Семинар с проф. Ю.Т. Матасовым. Часть 2.
Чем же нас привлекает вот эта идея интеграции?
Я хочу привести вам пример из жизни. Вот тут лет десять, может, назад вышла книжечка, автор Борис Кривошеин. Они в свое время с женой (этому Борису уже лет 80, наверное, с гаком, а сыну, ну, лет 55), они с женой родили ребенка с болезнью Дауна, не отдали его в детский дом, воспитывали. Он его в Павловск возил, чтобы там обучать кое-чему. И он как бы такой прицел держал, что, мол, вот... ну нам показывал: ребята, есть такие дети, просим любить и жаловать, не отвергайте их. Ну, и он маялся долгое время, а потом разразился вот этой самой книжечкой, которая называется «Несуществующий народ».
Что он там написал? Эпиграфом он написал... Ну, это такой виртуальный разговор с Богом, что, мол, вот если бы Господь Бог мне сказал, что вот, Боря, я вижу, какой ты крест несешь тяжелый, и ты меня радуешь, проси у меня, мол, что угодно, любую твою просьбу выполню. И якобы Боря сказал: «Господи, сделай так, чтобы моего сына не замечали». Вы что-нибудь ловите, нет? Почему он так выразился? Потому что основная, так сказать, трагедия для отца, матери — это такое вот, знаете, разглядывание вот этих: и пялятся, таращатся, так сказать. Это очень нецивилизованно. А опыт есть такой, что это можно немножко сгладить, если этим заняться.
Вот представьте себе. В свое время если бы лет тридцать назад в какой-нибудь деревне в сенокос какой-нибудь негр бы появился, там, я думаю, бабы с ума бы сошли. А сейчас, поскольку негры стали уже таким более как бы не экстравагантным явлением, ничего такого не происходит. Поэтому и мы думаем, что если мы своих детей будем интегрировать, ну, показывать, чтобы они были вместе, вот этот эффект, он будет ослабляться. Во всяком случае, такая гипотеза небезосновательна.
Ну так вот. И он дальше в книжке-то и пишет: «Вот куда бы я с ним не ехал, — он его в Павловск везет. — Вот я иду с вокзала, до дома этого самого... Кто бы ни проходил мимо, все считают своим долгом что-то прокудахтать. Идут такие девчушки, обязательно остановятся, если его увидят, и чего-то такое: „дурачок-дурачок". Но они не злобно, просто цветочком машут. Идет мужик, увидит, обязательно тоже, мол, „ишь ты, гусь, гуда это ты идешь". Ну он, знаете, с таким высокомерием». А отец говорит: «Я-то тут рядом». Ему-то, этому сыну, сами понимаете, а мне вот.
Или мы берем, вот, приезжаем на вокзал, берем «три в одном», там, с каким-нибудь пирожком. Становимся, знаете, там столы такие круглые. Станешь с этой стороны, если там, с той стороны, кто-то стоит уже, они свои тарелки хватают и демонстративно переходят на другую сторону. А он не такой, знаете, весь такой непосредственный, знаете даунов, они ж такие верткие, прилипчивые, смешливые, там, и так далее.
И вот это все дальше-то уже терпеть как бы так и не очень можно, и это думающую часть населения склоняет к тому, что да, интеграция — штука такая, что ее нужно, так сказать, все-таки каким-то образом...
Вот какая у нас почва для оптимизма по поводу успеха интеграции детей с умственной отсталостью? Я просто чисто тезисно перечислю, потому что уже, наверное, и времени там у нас уже сколько.
Вот смотрите, мы в последние годы меняем свою позицию… На что? Пытаемся уже не говорить, что умственно отсталые менее развитые, а говорим — иначе развитые. Вроде слова те же самые, но семантика другая. Конечно, мы знаем, что они менее развиты, но все зависит от конструкции слов. Иначе это значит, мы позволяем на мир смотреть своими глазами. Мы в последние годы говорим: лучше, когда обучаешь детей не налегать на критерий полезности… Ну, вот раньше откроешь учебник — «они такие же полезные строители коммунизма». Но мы сразу ложность тезиса видим, потому что часть полезна, чем глубже — там от них никакой пользы нет. Поэтому мы полезность поменяли на самоценность. Мы отказались от оскорбительных «дебил», «имбецил», «идиот». Дальше, меняется отношение к слову. Мы раньше, там, вера, дух, я не знаю, милосердие… Как-то не очень, потому что нам сразу говорили: «Да брось ты, вера. Тебе тут не церковь, читай работу Ленина такую-то». Дальше, отказ от негативистского подхода к мировому дефектологическому опыту — это тоже некая база для того, чтобы… Речь о чем: бывало, у нас конференция идет лет тридцать назад, какой-нибудь записной активист из парткома выходит на трибуну и — «реакционно-буржуазные, они на биологизаторской позиции у них… А вот советская дефектология, а вот советская педагогика». И мы пикировались, а сейчас мы сочли за благо ездить друг к другу, если что-то нравится, берем, взаимодействуем, и украшает и ту и другую сторону. К счастью, уже почти не задают вопрос студенты и аудитория: «А почему их не уничтожают?» Я имею в виду, когда в аудитории говоришь: дебильность легкая, умеренность, тяжелая, а вот есть лежачие… И какая-нибудь благая душа спрашивает: «А почему их не уничтожают?». Ну, понимаете, я не думаю, чтобы в этой аудитории мы тут стали бы разъяснять почему, потому что это себе дороже будет. Это, кажется, что уничтожай — и все просто. Мы бы просто боролись не с причиной, а со следствием. А следствие, оно неуничтожимо… Вот если бы за причину мы бы взялись. Потому что мы сейчас на каких-то экологов, «зеленых» смотрим как на блаженных, а в принципе они дело говорят, потому что у нас вода плохая, воздух еще хуже, наркотизация, алкоголизация, падение нравов, СПИД, сифилис и черте что. Вот если бы это бы погасить, мы бы, так сказать, немножко… Но господин случай всегда останется, и будут всегда дети аномальные в каком-то проценте — это само собой. Мы не должны впадать в какую-то…
Что осложняет социализацию? Тоже совсем кратко… У нас, оказывается, две трети социальных сирот, и они все время поставляются на рынок, и никак нам не пробиться, потому что сколько бы ты не социализировали, все равно вот этот…Тем более сейчас как-то пытаются там бэби-боксы, но я думаю, это провокация, потому что каждый вместо того, чтобы поостеречься и взять в семью просто под благим предлогом, забывает его… Дальше какая проблема? Сироте легче поставить диагноз «умственная отсталость». Это практика, потому что лоббировать некому, в хорошем смысле лоббировать. И очень часто: там вот не хватает, да давайте он будет обут, одет, а то что он будет по подвалам… А судьба-то, сами понимаете… Врачи немножко непрофессионально себя ведут, записывают, там, трехлетнему — энцефалопатия, высокая судорожная готовность. Когда диагностика начинается, эти открыли, посмотрели — да что мы тут, у него же… С легкой душой! Это всегда понятно. Как нам, например: сидишь, экзамен принимаешь, если зачетку дадут, видишь тройки, думаешь, чего его слушать, все равно надо тройку ставить. Вот такая, знаете, индуцированность у нас имеется, лучше этого не делать. Закрытость детских домов тоже не хорошее дело. Я не к тому, чтобы там проходной двор устраивать, но посмотреть, что там твориться, потому что со времен Ильфа и Петрова… Помните, Сашхен, Алькен сидят закусывают — и никакой… Низкая толерантность к инвалидам.. Я уж и не буду это расшифровывать. Сотрудники социальных служб, больше у них карательных функции, чем профилактической. Вы по телевидению видите. Им бы поставить только, вот, лишить родительских прав. Классы интеграции вводятся, специалистов нет, слаб механизм преемственности между специальным дошкольным, школьным, профессиональным обучением. Вы догадываетесь, что мы в специальной школе столько усилий ухлопываем, но когда конвейер заканчивается, они в ушат с водой с помоями падают, потому что мы не связались ни с каким профтехучилищем. Вот в свое время мы учились, в советский период даже в ГДР уже было сорок специальностей, куда внедряли этих детей. Сорок! А у нас как четыре было — картонажники, дерево режут, металл, строчат эти дамочки что-то — и всё. Вот нерасторопность — это тоже один из бичей.
Но вот все-таки есть какой-то резерв, успех социализации можно повысить. Например, если будут сохранены специальные коррекционные учреждения. Мы-то всё боимся, что под соусом этой интеграции развалят все специальные учреждения, а потом вернуться назад будет трудно… Если государство будет создавать квотирование рабочих мест для выпускников, если будут сокращения налогов, вот, скажем, если взял предприниматель, ему там какая-то выгода. Ну, вот у нас еще оптимизм появляется на хорошую социализацию, иногда странно, но иногда недостатки умственно отсталых детей превращаются в плюсы. Например, известно, что у умственно отсталых детей низкий коэффициент насыщения рутинной работой. Вот проводился эксперимент: дают стопку бумаги одному, другому — писать кружочки. Нормальный ребенок больше трех строчек не протянет, он потом просит пощады, а имбецил… Вот мы смотрели, в Махачкале они могут клеить коробки, ну то, что нормальный человек делать не может. И более того, когда раздается звонок — время на обед, — так они же пока нормы не сделают, не идут. Вот этим, в хорошем смысле, надо пользоваться. Например, у них конкретность мышления: изучили с ним прямоугольник (в горизонтальном положении), завтра приходишь: «Что такое?», показывая прямоугольник в вертикальном положении, «не знаю, такое не видел». И плюс и минус, ну минус понятно, а плюс — стереотипия социально приемлемого поведения. В троллейбус выходим, заходим, вот, если ты его научил уважать взрослого, он смахивается, уступает с улыбочкой. Нормальный ребенок очень часто сидит с моделью самолета, смотрит в окно. Он в кружок едет и может три часа бабку не замечать из-за того, что у него все-таки другая головка. Далее, у наших детей идеалы носят конкретный характер, и это плохо, но тем не менее когда мы даем возможность ребенку, обучая его в школе, понять, что, например, какой-нибудь Иван Иванович Иванов, водитель троллейбуса, хорошо зарабатывает и при этом, так сказать, на плаву… Если они мотивационно на это дело закрепятся… Им не нужны идеалы в виде Наташи Ростовой или кого-то другого. Вот ему конкретика достаточно хорошо… Или вот снижена критичность у них. Минус понятно какой, а плюс… Вот у них в медицине внутренняя картина болезни, а у нас внутренняя картина дефекта: они, извините за выражение, не сильно парятся насчет того, что у них какие-то недостатки. У них все, я не скажу, как в маниакальном психозе, но где-то близко.
Ну вот, и совсем заканчивая, для дефектологов методологически значимые позиции заключаются в том, что целостность психики достигается на уровне личности. У нас это, что называется, неписаный закон. Вот личность все это свинчивает, потому что это и в норме, и в умственной отсталости, у нас нет задачи накачать ребенка просто знаниями, а чтобы личностью он был мерзавцем, точно также как и в нашем случае. И еще: умственная отсталость, при всей нейрофизиологической и генетической обусловленности, в конечном счете является формой выражения социализации. Если в таком ключе на это дело смотреть, то тогда можно без излишней фанаберии относиться к другим детям, которые могут свой кусок зарабатывать. Вот я, подстегиваясь тем, чтобы не нудить… Сколько я там ухлопал, не знаю... И какой модус наш… Тут кто-то выступать будет или вопросы, как Вы себе представляете?
А.Н. Алёхин: Обычно да… Сначала вопросы, а потом, может, кто захочет выступить.
Ю.Т. Матасов: Как говорят, «какие могут быть вопросы после шестого обыска».
А.Н. Алёхин: Коллеги, какие есть вопросы?
Луговая Виолетта Федоровна (кандидат психологических наук, доцент кафедры методов психологического познания РГПУ им.А.И.Герцена): Юрий Тимофеевич, у меня вопрос такого плана. Я работаю в общеобразовательной школе педагогом-психологом. Как Вы думаете, с каким документом должны выпускаться, допустим, девятиклассники, если в процессе обучения им были рекомендованы школы V вида, VII вида, VIII вида или центры, но родители категорически отказываются или отказывались их определять в школы данного типа, мотивируя тем, что они сами закончили эти школы?
Ю.Т. Матасов: Так по факту они учились где?
В.Ф. Луговая: Родители закончили коррекционную школу, их дети обучаются в общеобразовательной школе, имея такое направление. Но родители, чтобы определить ребенка в другую школу, должны написать собственноручно заявление, что они просят перевести его из этой школы в другую. Родители есть те, которые понимают эту ситуацию, я говорю о тех родителях, которые сами выпускники таких специальных школ и говорят: «Мы не хотим…»
Ю.Т. Матасов: У нас есть семейная умственная отсталость, четыре поколения на Васильевском острове... Но вы понимаете, это как у Чехова, когда Мерчуткина пришла в банк, спрашивает: «Помогите». Так и ко мне этот вопрос. Наверно, комитет должен каким-то образом управлять этим, я в эти дела не… Я могу только знать, откуда рога растут, потому что мы сегодня очень сильно, что называется, демократизировали все, и сейчас родители могут придти и сказать: «Я не хочу, чтобы мой ребенок учился в специальной школе. Пусть он у меня двойки-тройки получает в массовой школе, а вот я буду стоять на этом». Я не знаю, как в этом случае себя вести, то ли через суд, то ли…
В.Ф. Луговая: Юрий Тимофеевич, я почему задаю этот вопрос, потому что учредитель выдает в учреждение муниципальное задание. Муниципальное задание заключается в том, чтобы дать образовательный стандарт. Чтобы его дать, надо обязательно, чтобы ребенок хотя бы на тройки его закончил. Тройки удовлетворяют государственному стандарту. Эти дети, я считаю… это негуманно даже выводить их на эту экспертизу знаний, поскольку они совершенно другие. И я считаю, это своего рода интеллектуальное насилие над детьми. Но карают учителей, карают, наказывают директоров, при этом к нам приезжают учителя с других городов, например средняя полоса России, Камчатка, Дальний Восток, мигрируют люди, они покупают жилье, переезжают, объединяются с детьми. И они очень удивлены, почему в Ленинградской области есть вот только такое понимание этой ситуации. В других городах принято решение: если в школе есть специалисты, то в лицензии прописывается возможность реализации государственного стандарта как школы общего типа, так и школы VII вида, V, VIII, и дети не подвергаются этой жесткой системе, когда его заставляют сдавать эти экзамены, а он их, естественно, сдать не может. Учителей наказывают, карают, а директоров всякими силами принуждают к тому, чтобы получить достаточно стабильный результат. Как в этой ситуации достучаться до чиновников образования, чтобы они позволили себе тоже такое решение, или это казуистика?
Ю.Т. Матасов: Не знаю, как достучаться. Речь вот о чем. Во-первых, наши чиновники не всегда действуют в согласии, так сказать, с профессионалами. Мы все взрослые люди и успели заметить, что наше профессиональное мнение, экспертное мнение очень часто ни во сто не ставится. Чего бы ни начиналось, сначала сделают. Вот, например, вводили эти ЕГЭ… Да собрали бы сотню директоров, у нас же есть с такими мозгами, что выстрадано было бы как следует. Нет, они сначала делают, потом на ошибках пытаются заладить. Такая же ситуация была и у нас, когда мы опять же в 90-е годы начали взаимодействовать с Западом, открылись немножко, нам стали оттуда говорить, что, мол, что вы своих расстреливаете, давайте им пожизненное. Что вы тут слишком грубые термины… и под это дело, с нами несколько посовещавшись. Прихожу как-то раз, наверное Ирина помнит, написано: «Коррекционная педагогика». Я думаю: наверное, философы у нас, еще кто-то приехал. Оказывается, факультет дефектологии был переименован волевым путем, без совета с нами, в коррекционную педагогику. Когда мы стали писать в Москву, они говорят, те же чиновники: «Ну что теперь просить, мы уже печати выпустили, штампы есть. И потом каковы мы будем перед Западом. Пусть уж это будет знак равенства — дефектология и коррекционная педагогика». Нонсенс в чем? То если дефектология был термин органичный, который впитывал спецпсихологию, и спецпедагогику, и клинику дефекта, и он не вызывал противоречий. Происходит эклектика, когда написано педагогика, в педагогику входит психология и медицина. Вот это издержки руководства, которое реализуется чиновниками, и как с ними бороться — это неизвестно.
Читать продолжение >>>
Я хочу привести вам пример из жизни. Вот тут лет десять, может, назад вышла книжечка, автор Борис Кривошеин. Они в свое время с женой (этому Борису уже лет 80, наверное, с гаком, а сыну, ну, лет 55), они с женой родили ребенка с болезнью Дауна, не отдали его в детский дом, воспитывали. Он его в Павловск возил, чтобы там обучать кое-чему. И он как бы такой прицел держал, что, мол, вот... ну нам показывал: ребята, есть такие дети, просим любить и жаловать, не отвергайте их. Ну, и он маялся долгое время, а потом разразился вот этой самой книжечкой, которая называется «Несуществующий народ».
Что он там написал? Эпиграфом он написал... Ну, это такой виртуальный разговор с Богом, что, мол, вот если бы Господь Бог мне сказал, что вот, Боря, я вижу, какой ты крест несешь тяжелый, и ты меня радуешь, проси у меня, мол, что угодно, любую твою просьбу выполню. И якобы Боря сказал: «Господи, сделай так, чтобы моего сына не замечали». Вы что-нибудь ловите, нет? Почему он так выразился? Потому что основная, так сказать, трагедия для отца, матери — это такое вот, знаете, разглядывание вот этих: и пялятся, таращатся, так сказать. Это очень нецивилизованно. А опыт есть такой, что это можно немножко сгладить, если этим заняться.
Вот представьте себе. В свое время если бы лет тридцать назад в какой-нибудь деревне в сенокос какой-нибудь негр бы появился, там, я думаю, бабы с ума бы сошли. А сейчас, поскольку негры стали уже таким более как бы не экстравагантным явлением, ничего такого не происходит. Поэтому и мы думаем, что если мы своих детей будем интегрировать, ну, показывать, чтобы они были вместе, вот этот эффект, он будет ослабляться. Во всяком случае, такая гипотеза небезосновательна.
Ну так вот. И он дальше в книжке-то и пишет: «Вот куда бы я с ним не ехал, — он его в Павловск везет. — Вот я иду с вокзала, до дома этого самого... Кто бы ни проходил мимо, все считают своим долгом что-то прокудахтать. Идут такие девчушки, обязательно остановятся, если его увидят, и чего-то такое: „дурачок-дурачок". Но они не злобно, просто цветочком машут. Идет мужик, увидит, обязательно тоже, мол, „ишь ты, гусь, гуда это ты идешь". Ну он, знаете, с таким высокомерием». А отец говорит: «Я-то тут рядом». Ему-то, этому сыну, сами понимаете, а мне вот.
Или мы берем, вот, приезжаем на вокзал, берем «три в одном», там, с каким-нибудь пирожком. Становимся, знаете, там столы такие круглые. Станешь с этой стороны, если там, с той стороны, кто-то стоит уже, они свои тарелки хватают и демонстративно переходят на другую сторону. А он не такой, знаете, весь такой непосредственный, знаете даунов, они ж такие верткие, прилипчивые, смешливые, там, и так далее.
И вот это все дальше-то уже терпеть как бы так и не очень можно, и это думающую часть населения склоняет к тому, что да, интеграция — штука такая, что ее нужно, так сказать, все-таки каким-то образом...
Вот какая у нас почва для оптимизма по поводу успеха интеграции детей с умственной отсталостью? Я просто чисто тезисно перечислю, потому что уже, наверное, и времени там у нас уже сколько.
Вот смотрите, мы в последние годы меняем свою позицию… На что? Пытаемся уже не говорить, что умственно отсталые менее развитые, а говорим — иначе развитые. Вроде слова те же самые, но семантика другая. Конечно, мы знаем, что они менее развиты, но все зависит от конструкции слов. Иначе это значит, мы позволяем на мир смотреть своими глазами. Мы в последние годы говорим: лучше, когда обучаешь детей не налегать на критерий полезности… Ну, вот раньше откроешь учебник — «они такие же полезные строители коммунизма». Но мы сразу ложность тезиса видим, потому что часть полезна, чем глубже — там от них никакой пользы нет. Поэтому мы полезность поменяли на самоценность. Мы отказались от оскорбительных «дебил», «имбецил», «идиот». Дальше, меняется отношение к слову. Мы раньше, там, вера, дух, я не знаю, милосердие… Как-то не очень, потому что нам сразу говорили: «Да брось ты, вера. Тебе тут не церковь, читай работу Ленина такую-то». Дальше, отказ от негативистского подхода к мировому дефектологическому опыту — это тоже некая база для того, чтобы… Речь о чем: бывало, у нас конференция идет лет тридцать назад, какой-нибудь записной активист из парткома выходит на трибуну и — «реакционно-буржуазные, они на биологизаторской позиции у них… А вот советская дефектология, а вот советская педагогика». И мы пикировались, а сейчас мы сочли за благо ездить друг к другу, если что-то нравится, берем, взаимодействуем, и украшает и ту и другую сторону. К счастью, уже почти не задают вопрос студенты и аудитория: «А почему их не уничтожают?» Я имею в виду, когда в аудитории говоришь: дебильность легкая, умеренность, тяжелая, а вот есть лежачие… И какая-нибудь благая душа спрашивает: «А почему их не уничтожают?». Ну, понимаете, я не думаю, чтобы в этой аудитории мы тут стали бы разъяснять почему, потому что это себе дороже будет. Это, кажется, что уничтожай — и все просто. Мы бы просто боролись не с причиной, а со следствием. А следствие, оно неуничтожимо… Вот если бы за причину мы бы взялись. Потому что мы сейчас на каких-то экологов, «зеленых» смотрим как на блаженных, а в принципе они дело говорят, потому что у нас вода плохая, воздух еще хуже, наркотизация, алкоголизация, падение нравов, СПИД, сифилис и черте что. Вот если бы это бы погасить, мы бы, так сказать, немножко… Но господин случай всегда останется, и будут всегда дети аномальные в каком-то проценте — это само собой. Мы не должны впадать в какую-то…
Что осложняет социализацию? Тоже совсем кратко… У нас, оказывается, две трети социальных сирот, и они все время поставляются на рынок, и никак нам не пробиться, потому что сколько бы ты не социализировали, все равно вот этот…Тем более сейчас как-то пытаются там бэби-боксы, но я думаю, это провокация, потому что каждый вместо того, чтобы поостеречься и взять в семью просто под благим предлогом, забывает его… Дальше какая проблема? Сироте легче поставить диагноз «умственная отсталость». Это практика, потому что лоббировать некому, в хорошем смысле лоббировать. И очень часто: там вот не хватает, да давайте он будет обут, одет, а то что он будет по подвалам… А судьба-то, сами понимаете… Врачи немножко непрофессионально себя ведут, записывают, там, трехлетнему — энцефалопатия, высокая судорожная готовность. Когда диагностика начинается, эти открыли, посмотрели — да что мы тут, у него же… С легкой душой! Это всегда понятно. Как нам, например: сидишь, экзамен принимаешь, если зачетку дадут, видишь тройки, думаешь, чего его слушать, все равно надо тройку ставить. Вот такая, знаете, индуцированность у нас имеется, лучше этого не делать. Закрытость детских домов тоже не хорошее дело. Я не к тому, чтобы там проходной двор устраивать, но посмотреть, что там твориться, потому что со времен Ильфа и Петрова… Помните, Сашхен, Алькен сидят закусывают — и никакой… Низкая толерантность к инвалидам.. Я уж и не буду это расшифровывать. Сотрудники социальных служб, больше у них карательных функции, чем профилактической. Вы по телевидению видите. Им бы поставить только, вот, лишить родительских прав. Классы интеграции вводятся, специалистов нет, слаб механизм преемственности между специальным дошкольным, школьным, профессиональным обучением. Вы догадываетесь, что мы в специальной школе столько усилий ухлопываем, но когда конвейер заканчивается, они в ушат с водой с помоями падают, потому что мы не связались ни с каким профтехучилищем. Вот в свое время мы учились, в советский период даже в ГДР уже было сорок специальностей, куда внедряли этих детей. Сорок! А у нас как четыре было — картонажники, дерево режут, металл, строчат эти дамочки что-то — и всё. Вот нерасторопность — это тоже один из бичей.
Но вот все-таки есть какой-то резерв, успех социализации можно повысить. Например, если будут сохранены специальные коррекционные учреждения. Мы-то всё боимся, что под соусом этой интеграции развалят все специальные учреждения, а потом вернуться назад будет трудно… Если государство будет создавать квотирование рабочих мест для выпускников, если будут сокращения налогов, вот, скажем, если взял предприниматель, ему там какая-то выгода. Ну, вот у нас еще оптимизм появляется на хорошую социализацию, иногда странно, но иногда недостатки умственно отсталых детей превращаются в плюсы. Например, известно, что у умственно отсталых детей низкий коэффициент насыщения рутинной работой. Вот проводился эксперимент: дают стопку бумаги одному, другому — писать кружочки. Нормальный ребенок больше трех строчек не протянет, он потом просит пощады, а имбецил… Вот мы смотрели, в Махачкале они могут клеить коробки, ну то, что нормальный человек делать не может. И более того, когда раздается звонок — время на обед, — так они же пока нормы не сделают, не идут. Вот этим, в хорошем смысле, надо пользоваться. Например, у них конкретность мышления: изучили с ним прямоугольник (в горизонтальном положении), завтра приходишь: «Что такое?», показывая прямоугольник в вертикальном положении, «не знаю, такое не видел». И плюс и минус, ну минус понятно, а плюс — стереотипия социально приемлемого поведения. В троллейбус выходим, заходим, вот, если ты его научил уважать взрослого, он смахивается, уступает с улыбочкой. Нормальный ребенок очень часто сидит с моделью самолета, смотрит в окно. Он в кружок едет и может три часа бабку не замечать из-за того, что у него все-таки другая головка. Далее, у наших детей идеалы носят конкретный характер, и это плохо, но тем не менее когда мы даем возможность ребенку, обучая его в школе, понять, что, например, какой-нибудь Иван Иванович Иванов, водитель троллейбуса, хорошо зарабатывает и при этом, так сказать, на плаву… Если они мотивационно на это дело закрепятся… Им не нужны идеалы в виде Наташи Ростовой или кого-то другого. Вот ему конкретика достаточно хорошо… Или вот снижена критичность у них. Минус понятно какой, а плюс… Вот у них в медицине внутренняя картина болезни, а у нас внутренняя картина дефекта: они, извините за выражение, не сильно парятся насчет того, что у них какие-то недостатки. У них все, я не скажу, как в маниакальном психозе, но где-то близко.
Ну вот, и совсем заканчивая, для дефектологов методологически значимые позиции заключаются в том, что целостность психики достигается на уровне личности. У нас это, что называется, неписаный закон. Вот личность все это свинчивает, потому что это и в норме, и в умственной отсталости, у нас нет задачи накачать ребенка просто знаниями, а чтобы личностью он был мерзавцем, точно также как и в нашем случае. И еще: умственная отсталость, при всей нейрофизиологической и генетической обусловленности, в конечном счете является формой выражения социализации. Если в таком ключе на это дело смотреть, то тогда можно без излишней фанаберии относиться к другим детям, которые могут свой кусок зарабатывать. Вот я, подстегиваясь тем, чтобы не нудить… Сколько я там ухлопал, не знаю... И какой модус наш… Тут кто-то выступать будет или вопросы, как Вы себе представляете?
А.Н. Алёхин: Обычно да… Сначала вопросы, а потом, может, кто захочет выступить.
Ю.Т. Матасов: Как говорят, «какие могут быть вопросы после шестого обыска».
А.Н. Алёхин: Коллеги, какие есть вопросы?
Луговая Виолетта Федоровна (кандидат психологических наук, доцент кафедры методов психологического познания РГПУ им.А.И.Герцена): Юрий Тимофеевич, у меня вопрос такого плана. Я работаю в общеобразовательной школе педагогом-психологом. Как Вы думаете, с каким документом должны выпускаться, допустим, девятиклассники, если в процессе обучения им были рекомендованы школы V вида, VII вида, VIII вида или центры, но родители категорически отказываются или отказывались их определять в школы данного типа, мотивируя тем, что они сами закончили эти школы?
Ю.Т. Матасов: Так по факту они учились где?
В.Ф. Луговая: Родители закончили коррекционную школу, их дети обучаются в общеобразовательной школе, имея такое направление. Но родители, чтобы определить ребенка в другую школу, должны написать собственноручно заявление, что они просят перевести его из этой школы в другую. Родители есть те, которые понимают эту ситуацию, я говорю о тех родителях, которые сами выпускники таких специальных школ и говорят: «Мы не хотим…»
Ю.Т. Матасов: У нас есть семейная умственная отсталость, четыре поколения на Васильевском острове... Но вы понимаете, это как у Чехова, когда Мерчуткина пришла в банк, спрашивает: «Помогите». Так и ко мне этот вопрос. Наверно, комитет должен каким-то образом управлять этим, я в эти дела не… Я могу только знать, откуда рога растут, потому что мы сегодня очень сильно, что называется, демократизировали все, и сейчас родители могут придти и сказать: «Я не хочу, чтобы мой ребенок учился в специальной школе. Пусть он у меня двойки-тройки получает в массовой школе, а вот я буду стоять на этом». Я не знаю, как в этом случае себя вести, то ли через суд, то ли…
В.Ф. Луговая: Юрий Тимофеевич, я почему задаю этот вопрос, потому что учредитель выдает в учреждение муниципальное задание. Муниципальное задание заключается в том, чтобы дать образовательный стандарт. Чтобы его дать, надо обязательно, чтобы ребенок хотя бы на тройки его закончил. Тройки удовлетворяют государственному стандарту. Эти дети, я считаю… это негуманно даже выводить их на эту экспертизу знаний, поскольку они совершенно другие. И я считаю, это своего рода интеллектуальное насилие над детьми. Но карают учителей, карают, наказывают директоров, при этом к нам приезжают учителя с других городов, например средняя полоса России, Камчатка, Дальний Восток, мигрируют люди, они покупают жилье, переезжают, объединяются с детьми. И они очень удивлены, почему в Ленинградской области есть вот только такое понимание этой ситуации. В других городах принято решение: если в школе есть специалисты, то в лицензии прописывается возможность реализации государственного стандарта как школы общего типа, так и школы VII вида, V, VIII, и дети не подвергаются этой жесткой системе, когда его заставляют сдавать эти экзамены, а он их, естественно, сдать не может. Учителей наказывают, карают, а директоров всякими силами принуждают к тому, чтобы получить достаточно стабильный результат. Как в этой ситуации достучаться до чиновников образования, чтобы они позволили себе тоже такое решение, или это казуистика?
Ю.Т. Матасов: Не знаю, как достучаться. Речь вот о чем. Во-первых, наши чиновники не всегда действуют в согласии, так сказать, с профессионалами. Мы все взрослые люди и успели заметить, что наше профессиональное мнение, экспертное мнение очень часто ни во сто не ставится. Чего бы ни начиналось, сначала сделают. Вот, например, вводили эти ЕГЭ… Да собрали бы сотню директоров, у нас же есть с такими мозгами, что выстрадано было бы как следует. Нет, они сначала делают, потом на ошибках пытаются заладить. Такая же ситуация была и у нас, когда мы опять же в 90-е годы начали взаимодействовать с Западом, открылись немножко, нам стали оттуда говорить, что, мол, что вы своих расстреливаете, давайте им пожизненное. Что вы тут слишком грубые термины… и под это дело, с нами несколько посовещавшись. Прихожу как-то раз, наверное Ирина помнит, написано: «Коррекционная педагогика». Я думаю: наверное, философы у нас, еще кто-то приехал. Оказывается, факультет дефектологии был переименован волевым путем, без совета с нами, в коррекционную педагогику. Когда мы стали писать в Москву, они говорят, те же чиновники: «Ну что теперь просить, мы уже печати выпустили, штампы есть. И потом каковы мы будем перед Западом. Пусть уж это будет знак равенства — дефектология и коррекционная педагогика». Нонсенс в чем? То если дефектология был термин органичный, который впитывал спецпсихологию, и спецпедагогику, и клинику дефекта, и он не вызывал противоречий. Происходит эклектика, когда написано педагогика, в педагогику входит психология и медицина. Вот это издержки руководства, которое реализуется чиновниками, и как с ними бороться — это неизвестно.
Читать продолжение >>>
