Семинар с проф. Ю.Т. Матасовым. Часть 1.
Алёхин Анатолий Николаевич (доктор медицинских наук, профессор, заведующий кафедрой клинической психологии РГПУ им. А.И. Герцена): Ну что же, коллеги, сегодня первый день весны. Поздравляю вас всех! Мы продолжаем работу нашего семинара. И сегодня любезно согласился выступить у нас Юрий Тимофеевич Матасов, заведующий кафедрой олигофренопедагогики. И я хочу сказать несколько слов, отчего этот интерес возник и почему нам сейчас предстоит в это вникать и заниматься. Наверное, многие из вас знают, что весной прошлого года состоялось наше знакомство с организацией, курирующей Порховский детский интернат для умственно отсталых детей. Была развернута соответствующая работа. Летом работали наши волонтеры, которые помогали персоналу этого детского дома. Заочно проделана большая работа по мобилизации спонсоров, различного рода активистов, с тем чтобы эта работа приобрела более целенаправленный характер. И я знаю, что завтра спонсоры опять едут и везут поздравления детям. Недавно совсем, две недели назад, большая команда врачей ездила и производила диспансеризацию этих детей.
Но проблема вот в чем состоит. И сейчас мы, кстати говоря, получили документы и будем подавать заявку на грант по работе с этим Порховским интернатом. И интерес после принятия этих законов резко возрос, и я знаю, что в Печорском детском доме-интернате ждут президента, а всю Псковскую область сейчас охватила прокурорская проверка. В общем, проблем вокруг этой темы много, и основная проблема вот какая (мне она показалась основной, вот почему разговор зашел о необходимости сотрудничества клинических психологов и олигофренопедагогики). Вот все эти… Я, может быть, скажу лишнее, но тут надо понять мои впечатления. Все эти благоустроенные, благоустраиваемые и спонсируемые детские интернаты, они по-прежнему остаются хорошими заведениями для изоляции вот этих вот бедных брошенных детей. Причем последняя наша поездка с бригадой врачей показала, что нет никакой дифференциальной диагностики и что ребенок, вполне умственно развитой, может оказаться в среде, совсем ему не подходящей, и будет развиваться по тому сценарию, который предложен самой организацией этой системы. И в связи с этим возник вопрос: а существуют ли какие-то педагогические технологии или другие приемы работы с этими детьми, какой-то их социализации? Потому что, по нашему опыту, из выпускников, а выпускников обычно двадцать человек, в живых остается двое-трое. И то они живут с трудом: часть погибает в пьяных драках, часть спивается напрочь. В общем, там система такая, что выпускники этого детского дома попадают в интернат для хронически больных. Их держат до двадцати одного года теперь, раньше до восемнадцати, потом их спокойно передают в интернат для хронически больных. Они этого страшно боятся, у них это наименование — «дом хроников» — это как ад, который все они ждут по исполнении восемнадцати лет. И в общем, эта проблема, она требует не только каких-то организационных, социальных решений, но и чисто научных решений. Научных решений в том смысле, что мне, например, стало интересно, и в последнюю поездку я обратил внимание: ну, не осваивают они знаковую систему, а можно ли наладить какие-то системы регуляции поведения, минуя знаковую систему, например в обход. Потому что то, что делается фактически и практически, — это просто уход в содержание, которое может быть лучше, может быть хуже, как, к примеру, какие-то там президентские программы: поставили шесть компьютеров Apple Macintosh в компьютерный класс, на котором, естественно, эти наши дети работать не могут, зато преподаватели с удовольствием входят в Интернет и играют в игры.
Вот масса проблем, и мы хотели сейчас делать заявку на грант «С любовью к детям» (там фонд дает определенные деньги) и, может быть, разрабатывать какие-то коррекционные программы, которые могли бы оказаться действенными и полезными, ну хотя бы для детей младших групп. Вот, собственно, чем мы на сегодня были озабочены, когда приглашали Вас, Юрий Тимофеевич. И вот, чтобы оставить след о визите Вашем к нам, я дарю Вам сборник семинаров 2010–12 года (это уже вторая книга), где стенограммы семинаров приведены, обсуждаются самые разные проблемы, в самом разном составе, и задача только одна — каким-то образом отладить координацию специалистов разного профиля и каким-то образом наладить научные исследования и разработки в направлении социализации этих детей.
На этом я свое вступительное слово заканчиваю, передаю слово Вам. Напоминаю всем, что семинар — это семинар, это не просто лекция или политпросветработа, поэтому любые вопросы для обсуждения. Было бы хорошо, если бы мы пришли к каким-то решениям. Тем более документы, вот они, горячие, лежат. И если у вас будут какие-то предложения по программе, мы их тут же можем сейчас учитывать, реализовывать и оформлять. На будущей неделе документы должны уйти уже в фонд. Вот такая ситуация. Спасибо.
Матасов Юрий Тимофеевич (доктор психологических наук, профессор, заведующий кафедрой олигофренопедагогики РГПУ им. А.И. Герцена): К тому, что сказано, может быть пока не объявляя тему, я хотел бы еще более заострить ситуацию, указав на то, что сегодня мы покусились на идею интеграции, если вы наслышаны. И это уже вся Европа, ну сколько… уже лет пятнадцать она находится в этом эксперименте. Мы тоже оказались вовлечены в эту программу, в эту кампанию. Сегодня мы очарованы вот этой идеей, что хорошо бы всех детей, у которых ограниченные возможности развития, каким-то образом включить в общий поток человеческий. Но вы сами понимаете, что одно дело — какая-то идея, а когда она начинает воплощаться, то она иногда вступает в очень серьезные противоречия. Вот поэтому мы сегодня попытаемся изложить всю вереницу событий, которая связана с проблемой умственной отсталости, потому что они больше всего, вот эти дети с умственной отсталостью, страдают, оказываясь на обочине. Потому что дети с нарушением слуха, зрения… ну еще кое-как они вписываются в социальную ситуацию, общаясь, взаимодействуя, да и то с грехом пополам. А умственно отсталые, они сотканы из другой ткани. Если их обучать, они обучаются по нецензовой программе. Цензовая — это когда примерно такая же, как в массовой школе. Но поскольку у них возможности скупые, скромные, их обучают по нецензовой программе. И возникает целая пропасть вопросов, как же, так сказать, в одну телегу впрячь коня и трепетную лань. Я имею в виду — как же их обучать вместе? Хотя потребность в этом есть. Но иногда… то ли завиральность идеи, то ли очарованность этой идеей, она одно время держит нас разогретыми, и мы кое-что в этом направлении делаем. А потом, если плоды горькие появляются, мы утрачиваем к этому интерес, и занимают нас какие-то опять идеи. Вот как тут, поскольку это методологический семинар. А жанр методологического семинара, он очень высок, мы здесь будем не так, как тут сформулировано — «Перспективы социализации детей с интеллектуальной недостаточностью». Я не хочу превращать в отчет эту тему, мол, мы социализуем, у нас такой-то процент, мы на таких-то путях. Здесь проблема в другом: как на этой вот платформе вот этой темы заострить самые острые вопросы, которые прямо восходят к методологии. Они, может быть, иногда кажутся завиральными, схоластическими, потому что методология есть методология. Мы то и дело меняем ценности. И если что-то не идет, мы, так сказать, перенастраиваемся по ходу. Мне в этом смысле даже можно было бы, чтобы напряжение снять и с вас, и с меня, начать с такого философского анекдота. Я его в свое время, еще, как вы, был студентом, в библиотеке прочитал, в журнале «Вопросы философии». Спорят два философа, если у крота глаза. Ну и бьются уже почти до драки. У каждого свои аргументы. Мимо идет садовник. Он говорит: «Ребята, вы так орете, что я невольно стал, так сказать, свидетелем вашего разговора и в тему вошел. Я сорок лет работаю вот этим самым садовником и насчет глаз могу точно вам сказать». Но он не успел ничего произнести: эти два философа объединились и говорят: «Ты проваливай отсюда! Мы в принципе спорим, могут ли при определенных условиях быть у крота глаза». Мы тоже вот иногда попадаем в такую ситуацию. Когда, с одной стороны, какие-то ценности занимают нашу душу, сознание. А вот когда начинаешь что-то материализовывать, многое не получается. В переводе на русский язык — мы бы вот хотели, так сказать, всем, кто от природы чего-то недополучил, хочется им помочь. Но иногда вот эта помощь, она, понимаете… То ли менталитет наш, то ли некая несовместимость, то ли какой-то толерантности не хватает, здесь однозначного ответа нет — пропасть вопросов. Другое дело, что есть люди, которые хотят точно сказать: это вот потому-то и потому-то. На самом деле, так никогда не бывает. Ну ладно.
Вот давайте договоримся о терминах. У нас, значит, «Перспективы социализации детей с интеллектуальной недостаточностью». Ну, перспективы, они и в Африке перспективы — это наши ожидания, чаяния в отношении того, как наши дети там дальше в социуме будут жить. Социализация — это то же усвоение и воспроизводство социального опыта. Ну, имеется в виду духовно-нравственной, экологической культуры, ценностей и т. д. Вот сложнее дело с термином «интеллектуальная недостаточность». Я вот вам сейчас… Я не знаю, в какой мере вы в теме, потому что у нас для разговора об умственной отсталости пропасть терминологических синонимов. Вот посмотрите, если их выбрать: слабоумие, олигофрения, деменция, умственная отсталость, интеллектуальный дефект, психическое недоразвитие, ментальная ретардация, интеллектуальная недостаточность, интеллектуальное небытие, степени снижения (дебил, имбецил, идиот. Сейчас в переводе на МКБ-10: легкая, умеренная, тяжелая, глубокая), также mental handicap, maroon и многоточие. Очень много вот этих самых понятий, которые, с одной стороны, где-то пересекаются, а где-то мы, как специалисты, должны их радикально разводить, потому что мера социализации каждого ребенка зависит еще и от того, насколько структура его дефекта глубока, насколько он специфичен по другим показателям. Здесь очень всего много. Я вот просто пример приведу, что, например, у нас дети с легкой умственной отсталостью ходят в школу VIII вида. Они раньше назывались дебилы, сейчас это легкая степень умственной отсталости. Чем глубже степень, они уже попадают в собесовские структуры, и там уже программа совсем — уже вот только застегнуться, сам себя обслужить, какие-то там право-лево, верх-низ. Там глубокой программы нет. И все это исходя из того, что у них такие возможности.
Если посмотреть бегло, потому что нам нужно на одну платформу с вами встать. Слабоумие — эта такая генерализованная, уходящая в историю номенклатура, которая характеризует такую умственную неполноценность, неспецифическую, просто говоря слабоумие. Олигофрения имеется в виду — это врожденная умственная отсталость. Вот она от нуля, что называется, на момент рождения, эмбриогенез, до полутора лет. Полтора года мы берем потому, что они, хоть и на белом свете живут, но признаков развития еще не выказывают, а речь когда пошла, вот тут мы и… А если после полутора лет, то там уже другая номенклатура. А вот это вот врожденная умственная отсталость. Понятие «умственная отсталость» — это то же самое, что и олигофрения. Мы их через знак равенства, чтобы у вас… Ну и за одно термин, чтобы дифференцировать умственную отсталость от задержки развития. Я думаю, что в этой аудитории нет смысла говорить, какая разница между умственной отсталостью и задержкой развития. Термин «интеллектуальный дефект» может употребляться и для олигофрении, и слабоумия, и деменции. Он такой, знаете, собирательный. Вот когда говорим «психическое недоразвитие» — это то же самое, что и олигофрения. Потому что недоразвитие, поскольку это врожденное, у них там соматика, центральная нервная система такова, что еще она не вызрела для того, чтобы реагировать на, так сказать, стимулы внешней среды. Вот с дементными другое дело, вы должны переключить сознание: если мы олигофрена считаем почти здоровым, то дементный — это больной ребенок. Следовательно, и в общении с ним ставка делается как на больного ребенка. Олигофрен, он, знаете, такой. Про них говорят, что у них прогноз развития удовлетворительный. Он медленно, как улитка, ползет вперед. А дементный — это бывший нормальный, там, может быть, он даже в семь лет получил похвальную грамоту, в восемь, я не знаю, на какой-нибудь олимпиаде, если они бывают для второго класса, там что-то еще. А в третьем потекла или шизофрения, или эпилепсия, или еще там какие-то провоцирующие болезни, и он начинает катить в обратную сторону. Деменция — это приобретенная умственная отсталость. Он отдает все из благоприобретенного. Вы понимаете, какой это разброс всего? Или говорят «ментальная ретардация». Это такой неспецифический термин, который объединяет самые разные интеллектуальные нарушения. Интеллектуальное небытие — это термин, его предложил Шпек, немец. Переводная литература сейчас очень обильная есть. Он, знаете, с гуманистическим соусом таким. Что есть «интеллектуальное небытие»? Это дети, которые на мир смотрят своими глазами, и мы должны помочь им, позволять им на мир смотреть своими глазами. Ну, кто-то дотошный когда спрашивает: «А что это за взгляд такой — своими глазами?» Ну, ему говорят: «Взгляд, лишенный или не отягощенный рефлексией или интеллектом». Тут, знаете, и смех и грех. Вот речь идет о том, что очень много всяких терминов, которые крутятся вокруг нашего этого интеллектуального дефекта. Само собой, нам хорошо бы разводить понятия «умственная отсталость», «задержка развития» и «педагогическая запущенность». Хотя они очень где-то сближаются. Но сами понимаете, это все очень разные явления, особенно с точки зрения их социализации.
Ну, здесь необходимо поставить в методологическом смысле вопрос: обилие терминов — это вынужденная мера для обозначения разных состояний, или отражение недостаточной разработанности, что ли, проблемы, или это влияние зарубежной терминологии, или это и то, и другое, и третье, вместе взятое? И тут, действительно, много вопросов, которые возникают в связи с этим. Здесь и деонтологическая проблема.
Вот в свое время, когда мы открылись немножко (это я имею в виду после 90-го года), стали общаться с Западом. Вот они нам все время говорили, зачем вы употребляете термин «умственная отсталость». Лучше говорить «дети с особыми образовательными потребностями». Что «умственная отсталость» — это грубо. Но мы боролись против этого, потому что мы боремся за семантическую специфичность терминов. Мы не против, чтобы употреблялся термин где-то, где нужна просто генерализованная какая-то там формулировка, что они с особыми нуждами. Но когда мы обсуждаем нечто конкретное, мы должны выражаться ясно и не наводить, как говорят, слепых на бревна. Если это умственная отсталость, то это умственная отсталость, если слепой, то слепой. Вот это чистоплюйство дополнительное, что это якобы унижает и так далее, просто не конструктивно. И представьте себе, под нашим давлением в МКБ-10 прямо вот так и записано, что сегодня рекомендован к использованию термин «умственная отсталость». Мы считаем, что если бы мы боролись, так сказать, на всех уровнях, то можно было бы добиваться употребления терминов, тем более что мы стоим еще вот на чем: если мы среди профессионалов употребляем какие-то даже грубоватые термины, то эти термины никого не оскорбляют ни в медицине, ни в психологии, ни в педагогике. А когда мы пришли в школу, надо разводить. Одно дело среди нас, а другое дело ты пришел в школу, ты не имеешь право показывать свою оснащенность. Или пускаться с учениками: мол, ребята, вы знаете, что вы умственно отсталые. Вот, Иванов, иди сюда, я тебе — вот у тебя дебильность. Правда, они все, но это я утрирую. Хотя у нас кое-какие элементы вот этого не очень аккуратного использования в быту терминов, они, конечно, имеют место.
Так вот. Далее понятно, что умственная отсталость не устанавливается умозрительно, а на основе, сами понимаете, диагностики. Вот в 60-е годы умственная отсталость устанавливалась при IQ 85 баллов. Это был такой достаточно высокий показатель. Сюда попадали нацменьшинства всякие, ну все, что немножко социально не запущенное, а, так сказать, не вполне отшлифованное. Поэтому в 70-е годы порог умственной отсталости был понижен до 70 баллов и ниже.
С диагностикой не все просто, это тоже методологическая проблема. Вот, если обратиться к истории, вы, может быть, каким-то боком слышали о педологическом периоде, когда 1931–36 год, тесты, засилие тестов, и, диагностируя, не всегда было ясно, что же являлось, собственно, предметом изучения — мышление или интеллект. Понятно, что мышление и интеллект — это два сапога пара, или это, может быть, да, их можно сближать, эти понятия, но где-то есть смысл их разводить, потому что в мышлении больше от врожденных каких-то данных, а интеллект, сами понимаете, — это онтогенетическое приобретение, это понятие более широкое, куда и мышление в том числе входит. И, сами понимаете, мы-то исходили из чего, что в тестах они, якобы тесты, так выстроены, что они не улавливают вот налет вот этой самой социальной шлифовки. А на самом деле избавиться от этого очень было трудно, и, когда диагностируешь умственную отсталость, следует изучать именно вот эту механизмическую поврежденность мышления, а не интеллекта.
Я вам приведу пример, к чему это, так сказать, нас привело. В свое время, увлекаясь этой тестологией, получилось так, что сеть вспомогательных школ, так сказать, стала искусственно раздуваться. Педологи приезжали в обычную школу, проводили тестирование, и часть детей перекачивалась из массовой школы во вспомогательную. Потом, когда удельный вес этих искусственно надутых умственно отсталых уже всякие разумные пределы перехлестнул, один ученый, профессор, фамилия его Моложавый, он проделал следующий эксперимент. Получалось так. Проведут по тестам, допустим, детей с подвалов, с вокзалов, таких, знаете, — обязательно интеллект снижен. Берут из семьи более-менее обеспеченной — нормальный интеллект, и даже вундеркинды. Но он, так сказать, задумался, в чем дело. И они проделали эксперимент. Там кое-какие деньги (в то время Наркомпрос был этим… Бубнов заведовал) вот им выделили. Они огородили большую, не помню, сколько гектаров, местность, взяли такую, в виде, вот когда в Чечне война была — подвалы разбитые... А эксперимент состоял в следующем: собрали сто человек вундеркиндов, которых по тестам провели, они показали высокий IQ, и сто вот этих самых умственно отсталых якобы, которые были из подвалов. Выстроили, так сказать, лицом к лицу, но не сказали, что, ребята, это вот вундеркинды, а это, мол, дебилы, а просто вот зарница такая вот, соревнуемся. Соревнование заключалось в чем: были такие вот капсулы, туда номерки помещались, и эти капсулы надо было спрятать где-то на территории. Ну и заодно выставили столы, было же голодно. Колбаса ломилась, так сказать, через край, выпивка, курево, кокаин. То есть мотивация, точнее, даже стимуляция была настолько живая, что, вы знаете, они многие марафетили там, курили само собой. Ну а для этих детей, которые в этом не нуждались, в капсулы помещались пионерские лагеря хорошие. Их прямо на глазах раскручивали: вот пионерский лагерь, вот выпивка, вот курево, вот колбаса, батоны. Ну и, значит, дали им время: мол, ребята, вот вам тут полчаса, приходите сюда, с мест будем подводить итоги, тут же раздавать награды. Ну, вы сами догадываетесь, кто, так сказать, дал форы в поиске вот этих самых дел. Когда народ задумался, как же так, ведь интеллект, что называется, если он высокий, он должен, сами понимаете, перенос его осуществляется, он реализуется в любой ситуации. А тут вдруг оказалось, что почему-то вот эти дети более расторопными были. И недоверие к тестам очень резко, так сказать, возросло. Это было таким вот сигналом к тому, что нельзя увлекаться вот пусть таким оперативным, пилотажным, не нудным, но метод не должен быть один, чтобы скомпенсировать вот эти издержки, погрешности, всякие там ущербности в целом обследования, на предмет, в частности, интеллектуальной недостаточности.
Ну вот. Этот вот опыт, который мы приобрели, он помогает нам бороться... Ну, я имею в виду, что есть интеллект, что такое мышление, вот с такими вот шероховатостями диагноза, которые до сих пор у нас встречаются. Об этом пишет академик Лубовский, он бывший директор Института дефектологии. Он говорит: «Очень часто такие скороспелые ставят диагнозы, например „интеллект первично сохранен"». Вот вас не коробит эта формулировка — «интеллект первично сохранен»? Если бы речь шла о мышлении, тогда вот эта формулировка, так сказать, проглатывалась бы. А «интеллект первично сохранен» — это некий, так сказать, нонсенс. Вы можете на эту тему потом, так сказать... Ну мы сейчас просто не можем застревать... Вот.
И потом мы потихоньку подошли к определению понятия умственной отсталости. Нам, слава богу, удалось упаковать это понятие в очень лаконичную такую форму. С двумя, буквально, параметрами. Если вы сравнивали с МКБ-10, там она почти на страницу и такая описательная. Ну, мы ее не критикуем, она, по сути, в перешифрованном виде попадает на наш смысл, но наша для пользования нам представляется… Не за то, что у нас сквозной патриотизм, а она просто удобнее. Где отмечается: а) стойкое, необратимое нарушение познавательной деятельности; б) диффузное органическое поражение головного мозга.
Вот это мы квалифицируем как первичную умственную отсталость, где есть заинтересованность органического поражения центральной нервной системы, хотя допускаем, что бывает и вторичная умственная отсталость, когда ребенок не получает хорошей социальной программы, волки воспитывают. Конечно, когда за них взялись, кое-какая динамика была, но, согласитесь, людьми с большой буквы стать невозможно, потому что все поезда ушли, сензитивные периоды и все, что связано с тем, что составляет душу психического развития человеческого.
Ну вот. И вот, правда, получилось так, что… Это тоже методологическая такая проблема, она очень интересная. Вы можете ее взять, так сказать, для рефлексии. Мы долгое время находились на позиции понимания умственной отсталости в рамках категорий медицинских и психологических. Ну, потому, что вот тут и органическая заинтересованность, и признаки психического недоразвития. Сегодня мы говорим: даже если у человека низкий интеллектуальный коэффициент, но при этом у него обнаруживается социальная ответственность, независимость, то нам нужно поосторожней относиться к диагностике и квалификации его как умственно отсталого. Может быть, кому-то это покажется... Вот выходит, что при квалификации умственной отсталости важно не только давать характеристику человеку по каким-то параметрам интеллектуальным, но и взаимоотношения его с другими людьми. Взаимоотношения с другими.
Я даже сделаю такую провокацию. Вот вы, это конечно... Ну, такой передержанный пример, он такой... его можно именно как провокацию. Известный случай, когда человек заканчивает, допустим, университет, выходит на рынок труда, ну, там, какой-нибудь философский факультет, и не очень-то как-то вписывается и тогда опускается в подвал, регулирует, там, газ, читает свои книжки, а вот он такой, с левой резьбой, или как хотите.
А бывает, какой-нибудь наш умственно отсталый, тем более вот в нашей рыночной атмосфере, где-то, может, что-то стащил, может где-то что-то, и вот он кого-то там организовал… Смотришь: ходит, ключиком вертит, у него три человека там в обойме, он чего-то такое делает. То есть вот эта хитрая эта вещь. Одно дело быть наполненным, другое дело вот эта социализованность. Это еще тоже требует какой-то рефлексии дополнительной. Хотя каждый из нас человек оценивающий, каждый оценивает по-своему. Одни говорят: мне уж лучше непристроенного, но наполненного, а пристроенный, но пустой, так сказать, не по мне. Это все зависит от точки зрения.
Ну, такая вот социальная неприкаянность отдельных субъектов наводит на такие вот вещи.
Таким образом, качество интеллектуальной недостаточности, оно многолико, начиная прямо с нормы. У меня, к сожалению, нет возможности нарисовать эти три круга, если норма, умственная отсталость, задержка… Вы догадываетесь, что у нас не сидят каждый в коробке своем. Вот нормальные тут, чуть-чуть дистанция — там задержка пошла, потом уже... Мы все в одной обойме. Если плюс и минус поставить, тут вундеркинды, там исчезающие, так сказать, возможности, но все мы с перехлестом. И вот на моментах этих перехлестов как раз все диагностические сложности и обнаруживаются. Как отлепить, допустим, ребенка субнормального от задержки, как ребенка с задержкой от умственной отсталости? Мы всегда сторонники ошибаться в пользу ребенка. Вот если он диагностируется, если мы видим, что он и то и это, мы уж его лучше посадим в задержку, посмотрим: если он там не очень себя, так сказать, проявляет, ну совсем не очень, тогда мы его... Раньше у нас было хорошо, были диагностические классы, когда мы на целый год сажали, и не только опираясь на диагностику, а на реальные подвижки в процессе обучения, как ему там помощь, как он присваивает и так далее... Но поскольку у нас век такой, что мы сейчас... подушевое финансирование, логопедов в три шеи, психологи не очень нужны...
Были в свое время лесные школы, если кто постарше... тут таких нет... А лесная школа для задержки — в самый раз, потому что на отшибе, воздух, елочки, смола, кислородные коктейли, специальный режим дня. И они, знаете, как на дрожжах... А сейчас они внедрены в классы, мы делаем вид, что они там выравниваются… В общем, это плохая мина. Точнее, хорошая мина при плохой игре. Ну вот.
Мы ведь с вами сегодня еще говорим из-за того на эту тему, я с этого начал, что мы сегодня все очарованы идеей вот этой интеграции и инклюзии. Вот тут я почитал закон, который вышел… Там, конечно, уже потише на эту тему, уже не так громыхают этой инклюзией, интеграцией, потому что, сами понимаете, если не отличать инклюзию от интеграции… Чем они отличаются? Интеграция — это когда два-три наших ребенка с ограниченными возможностями внедряются в класс массовой школы, и наши дети должны приноровиться, приспособиться к условиям… Это интеграция. Ну, это условное такое… А инклюзия — это якобы более высокий уровень, когда создается школа для всех, внедряются наши, но условия создаются идеальные для всех. Согласитесь, что это Кампанелла, «Город Солнца». Мы никогда, сколько вот я себя помню, как только мы ездили по программе Tempus, смотрели, как в Европе (там же на законодательном уровне все это заинтегрировано). И мы видели все плюсы и минусы того, как идет эта самая интеграция, когда просто ставится все на конвейер и, не размышляя, не взвешивая, идет таким явочным путем. Там, конечно, различий много, много нестыковок, несуразностей. Хорошо, что мы как-то, не в силу того, что мы мудрые, а просто из-за того у нас хорошо получилось, что мы долго запрягаем, мало чего понимаем в этом, что там на Западе творится. Так, иногда, когда уже нам просто индуцируется извне.
Ну вот, зато мы посмотрели опыт Швеции, Германии, Франции, Португалии. Нигде никаких процентов для интеграции и инклюзии нет, каждая страна решает свой вопрос по своему усмотрению. Португалия докатилась до того, что она почти девяноста с гаком процентов интегрирует, но это не факт, что там она успешная... Это просто вот… я не знаю, почему у них так. Где-то есть всего десять процентов. Мы должны, так сказать, тоже взять свою посильную штангу с тем, чтобы просто это была не завиральность, а реальность. Ну вот.
Вот это вот тоже нас подбивает к тому, что мы вот эту идею интеграции в принципе принимаем, но сторонники очень разумного решения форм, там, процентов, пределов, там, и т. д. Но в настоящее время, сами понимаете, высшей ценностью поскольку признается человек как некая самоценность, и мы не можем не входить вот в эту самую проблему интеграции.
С нравственной точки зрения это очень крепкая позиция: что вот наконец-то мы договорились, что человек такая самоценность, которая не требует какого-то там еще критерия. Она просто сама лежит в основе обоснования всего остального. Самоценность. Ничего другого придумывать не надо. Правда, не все так полагают, потому что, хоть она и очень нравственная позиция, есть люди, ученые, тот же Эфроимсон, который пишет, что, несмотря на то что у нас динамика в производстве, там, в сфере каких-то, я не знаю, продуктов, рынка, там, и прочего, динамика, безусловно, есть. А вот в сфере, мол, нравственности… за две тысячи лет последних нравственность не эволюционировала. На эту тему тоже можно спорить как угодно, хотя у нас есть пропасть примеров тому, что… И действительно, сплошь и рядом мы слышим по телевидению такие изуверские дела, что тоже начинаешь думать, что у нас с нравственностью и ее эволюцией все очень сложно.
Теперь. Вот поскольку мы все-таки будем вокруг интеграции как того пути, по которому рано или поздно нам придется идти. И чем цивилизованнее мы становимся, тем, к сожалению... Не к сожалению, а так будет получаться, что этот вопрос все время будет стоять.
Читать продолжение >>>
Но проблема вот в чем состоит. И сейчас мы, кстати говоря, получили документы и будем подавать заявку на грант по работе с этим Порховским интернатом. И интерес после принятия этих законов резко возрос, и я знаю, что в Печорском детском доме-интернате ждут президента, а всю Псковскую область сейчас охватила прокурорская проверка. В общем, проблем вокруг этой темы много, и основная проблема вот какая (мне она показалась основной, вот почему разговор зашел о необходимости сотрудничества клинических психологов и олигофренопедагогики). Вот все эти… Я, может быть, скажу лишнее, но тут надо понять мои впечатления. Все эти благоустроенные, благоустраиваемые и спонсируемые детские интернаты, они по-прежнему остаются хорошими заведениями для изоляции вот этих вот бедных брошенных детей. Причем последняя наша поездка с бригадой врачей показала, что нет никакой дифференциальной диагностики и что ребенок, вполне умственно развитой, может оказаться в среде, совсем ему не подходящей, и будет развиваться по тому сценарию, который предложен самой организацией этой системы. И в связи с этим возник вопрос: а существуют ли какие-то педагогические технологии или другие приемы работы с этими детьми, какой-то их социализации? Потому что, по нашему опыту, из выпускников, а выпускников обычно двадцать человек, в живых остается двое-трое. И то они живут с трудом: часть погибает в пьяных драках, часть спивается напрочь. В общем, там система такая, что выпускники этого детского дома попадают в интернат для хронически больных. Их держат до двадцати одного года теперь, раньше до восемнадцати, потом их спокойно передают в интернат для хронически больных. Они этого страшно боятся, у них это наименование — «дом хроников» — это как ад, который все они ждут по исполнении восемнадцати лет. И в общем, эта проблема, она требует не только каких-то организационных, социальных решений, но и чисто научных решений. Научных решений в том смысле, что мне, например, стало интересно, и в последнюю поездку я обратил внимание: ну, не осваивают они знаковую систему, а можно ли наладить какие-то системы регуляции поведения, минуя знаковую систему, например в обход. Потому что то, что делается фактически и практически, — это просто уход в содержание, которое может быть лучше, может быть хуже, как, к примеру, какие-то там президентские программы: поставили шесть компьютеров Apple Macintosh в компьютерный класс, на котором, естественно, эти наши дети работать не могут, зато преподаватели с удовольствием входят в Интернет и играют в игры.
Вот масса проблем, и мы хотели сейчас делать заявку на грант «С любовью к детям» (там фонд дает определенные деньги) и, может быть, разрабатывать какие-то коррекционные программы, которые могли бы оказаться действенными и полезными, ну хотя бы для детей младших групп. Вот, собственно, чем мы на сегодня были озабочены, когда приглашали Вас, Юрий Тимофеевич. И вот, чтобы оставить след о визите Вашем к нам, я дарю Вам сборник семинаров 2010–12 года (это уже вторая книга), где стенограммы семинаров приведены, обсуждаются самые разные проблемы, в самом разном составе, и задача только одна — каким-то образом отладить координацию специалистов разного профиля и каким-то образом наладить научные исследования и разработки в направлении социализации этих детей.
На этом я свое вступительное слово заканчиваю, передаю слово Вам. Напоминаю всем, что семинар — это семинар, это не просто лекция или политпросветработа, поэтому любые вопросы для обсуждения. Было бы хорошо, если бы мы пришли к каким-то решениям. Тем более документы, вот они, горячие, лежат. И если у вас будут какие-то предложения по программе, мы их тут же можем сейчас учитывать, реализовывать и оформлять. На будущей неделе документы должны уйти уже в фонд. Вот такая ситуация. Спасибо.
Матасов Юрий Тимофеевич (доктор психологических наук, профессор, заведующий кафедрой олигофренопедагогики РГПУ им. А.И. Герцена): К тому, что сказано, может быть пока не объявляя тему, я хотел бы еще более заострить ситуацию, указав на то, что сегодня мы покусились на идею интеграции, если вы наслышаны. И это уже вся Европа, ну сколько… уже лет пятнадцать она находится в этом эксперименте. Мы тоже оказались вовлечены в эту программу, в эту кампанию. Сегодня мы очарованы вот этой идеей, что хорошо бы всех детей, у которых ограниченные возможности развития, каким-то образом включить в общий поток человеческий. Но вы сами понимаете, что одно дело — какая-то идея, а когда она начинает воплощаться, то она иногда вступает в очень серьезные противоречия. Вот поэтому мы сегодня попытаемся изложить всю вереницу событий, которая связана с проблемой умственной отсталости, потому что они больше всего, вот эти дети с умственной отсталостью, страдают, оказываясь на обочине. Потому что дети с нарушением слуха, зрения… ну еще кое-как они вписываются в социальную ситуацию, общаясь, взаимодействуя, да и то с грехом пополам. А умственно отсталые, они сотканы из другой ткани. Если их обучать, они обучаются по нецензовой программе. Цензовая — это когда примерно такая же, как в массовой школе. Но поскольку у них возможности скупые, скромные, их обучают по нецензовой программе. И возникает целая пропасть вопросов, как же, так сказать, в одну телегу впрячь коня и трепетную лань. Я имею в виду — как же их обучать вместе? Хотя потребность в этом есть. Но иногда… то ли завиральность идеи, то ли очарованность этой идеей, она одно время держит нас разогретыми, и мы кое-что в этом направлении делаем. А потом, если плоды горькие появляются, мы утрачиваем к этому интерес, и занимают нас какие-то опять идеи. Вот как тут, поскольку это методологический семинар. А жанр методологического семинара, он очень высок, мы здесь будем не так, как тут сформулировано — «Перспективы социализации детей с интеллектуальной недостаточностью». Я не хочу превращать в отчет эту тему, мол, мы социализуем, у нас такой-то процент, мы на таких-то путях. Здесь проблема в другом: как на этой вот платформе вот этой темы заострить самые острые вопросы, которые прямо восходят к методологии. Они, может быть, иногда кажутся завиральными, схоластическими, потому что методология есть методология. Мы то и дело меняем ценности. И если что-то не идет, мы, так сказать, перенастраиваемся по ходу. Мне в этом смысле даже можно было бы, чтобы напряжение снять и с вас, и с меня, начать с такого философского анекдота. Я его в свое время, еще, как вы, был студентом, в библиотеке прочитал, в журнале «Вопросы философии». Спорят два философа, если у крота глаза. Ну и бьются уже почти до драки. У каждого свои аргументы. Мимо идет садовник. Он говорит: «Ребята, вы так орете, что я невольно стал, так сказать, свидетелем вашего разговора и в тему вошел. Я сорок лет работаю вот этим самым садовником и насчет глаз могу точно вам сказать». Но он не успел ничего произнести: эти два философа объединились и говорят: «Ты проваливай отсюда! Мы в принципе спорим, могут ли при определенных условиях быть у крота глаза». Мы тоже вот иногда попадаем в такую ситуацию. Когда, с одной стороны, какие-то ценности занимают нашу душу, сознание. А вот когда начинаешь что-то материализовывать, многое не получается. В переводе на русский язык — мы бы вот хотели, так сказать, всем, кто от природы чего-то недополучил, хочется им помочь. Но иногда вот эта помощь, она, понимаете… То ли менталитет наш, то ли некая несовместимость, то ли какой-то толерантности не хватает, здесь однозначного ответа нет — пропасть вопросов. Другое дело, что есть люди, которые хотят точно сказать: это вот потому-то и потому-то. На самом деле, так никогда не бывает. Ну ладно.
Вот давайте договоримся о терминах. У нас, значит, «Перспективы социализации детей с интеллектуальной недостаточностью». Ну, перспективы, они и в Африке перспективы — это наши ожидания, чаяния в отношении того, как наши дети там дальше в социуме будут жить. Социализация — это то же усвоение и воспроизводство социального опыта. Ну, имеется в виду духовно-нравственной, экологической культуры, ценностей и т. д. Вот сложнее дело с термином «интеллектуальная недостаточность». Я вот вам сейчас… Я не знаю, в какой мере вы в теме, потому что у нас для разговора об умственной отсталости пропасть терминологических синонимов. Вот посмотрите, если их выбрать: слабоумие, олигофрения, деменция, умственная отсталость, интеллектуальный дефект, психическое недоразвитие, ментальная ретардация, интеллектуальная недостаточность, интеллектуальное небытие, степени снижения (дебил, имбецил, идиот. Сейчас в переводе на МКБ-10: легкая, умеренная, тяжелая, глубокая), также mental handicap, maroon и многоточие. Очень много вот этих самых понятий, которые, с одной стороны, где-то пересекаются, а где-то мы, как специалисты, должны их радикально разводить, потому что мера социализации каждого ребенка зависит еще и от того, насколько структура его дефекта глубока, насколько он специфичен по другим показателям. Здесь очень всего много. Я вот просто пример приведу, что, например, у нас дети с легкой умственной отсталостью ходят в школу VIII вида. Они раньше назывались дебилы, сейчас это легкая степень умственной отсталости. Чем глубже степень, они уже попадают в собесовские структуры, и там уже программа совсем — уже вот только застегнуться, сам себя обслужить, какие-то там право-лево, верх-низ. Там глубокой программы нет. И все это исходя из того, что у них такие возможности.
Если посмотреть бегло, потому что нам нужно на одну платформу с вами встать. Слабоумие — эта такая генерализованная, уходящая в историю номенклатура, которая характеризует такую умственную неполноценность, неспецифическую, просто говоря слабоумие. Олигофрения имеется в виду — это врожденная умственная отсталость. Вот она от нуля, что называется, на момент рождения, эмбриогенез, до полутора лет. Полтора года мы берем потому, что они, хоть и на белом свете живут, но признаков развития еще не выказывают, а речь когда пошла, вот тут мы и… А если после полутора лет, то там уже другая номенклатура. А вот это вот врожденная умственная отсталость. Понятие «умственная отсталость» — это то же самое, что и олигофрения. Мы их через знак равенства, чтобы у вас… Ну и за одно термин, чтобы дифференцировать умственную отсталость от задержки развития. Я думаю, что в этой аудитории нет смысла говорить, какая разница между умственной отсталостью и задержкой развития. Термин «интеллектуальный дефект» может употребляться и для олигофрении, и слабоумия, и деменции. Он такой, знаете, собирательный. Вот когда говорим «психическое недоразвитие» — это то же самое, что и олигофрения. Потому что недоразвитие, поскольку это врожденное, у них там соматика, центральная нервная система такова, что еще она не вызрела для того, чтобы реагировать на, так сказать, стимулы внешней среды. Вот с дементными другое дело, вы должны переключить сознание: если мы олигофрена считаем почти здоровым, то дементный — это больной ребенок. Следовательно, и в общении с ним ставка делается как на больного ребенка. Олигофрен, он, знаете, такой. Про них говорят, что у них прогноз развития удовлетворительный. Он медленно, как улитка, ползет вперед. А дементный — это бывший нормальный, там, может быть, он даже в семь лет получил похвальную грамоту, в восемь, я не знаю, на какой-нибудь олимпиаде, если они бывают для второго класса, там что-то еще. А в третьем потекла или шизофрения, или эпилепсия, или еще там какие-то провоцирующие болезни, и он начинает катить в обратную сторону. Деменция — это приобретенная умственная отсталость. Он отдает все из благоприобретенного. Вы понимаете, какой это разброс всего? Или говорят «ментальная ретардация». Это такой неспецифический термин, который объединяет самые разные интеллектуальные нарушения. Интеллектуальное небытие — это термин, его предложил Шпек, немец. Переводная литература сейчас очень обильная есть. Он, знаете, с гуманистическим соусом таким. Что есть «интеллектуальное небытие»? Это дети, которые на мир смотрят своими глазами, и мы должны помочь им, позволять им на мир смотреть своими глазами. Ну, кто-то дотошный когда спрашивает: «А что это за взгляд такой — своими глазами?» Ну, ему говорят: «Взгляд, лишенный или не отягощенный рефлексией или интеллектом». Тут, знаете, и смех и грех. Вот речь идет о том, что очень много всяких терминов, которые крутятся вокруг нашего этого интеллектуального дефекта. Само собой, нам хорошо бы разводить понятия «умственная отсталость», «задержка развития» и «педагогическая запущенность». Хотя они очень где-то сближаются. Но сами понимаете, это все очень разные явления, особенно с точки зрения их социализации.
Ну, здесь необходимо поставить в методологическом смысле вопрос: обилие терминов — это вынужденная мера для обозначения разных состояний, или отражение недостаточной разработанности, что ли, проблемы, или это влияние зарубежной терминологии, или это и то, и другое, и третье, вместе взятое? И тут, действительно, много вопросов, которые возникают в связи с этим. Здесь и деонтологическая проблема.
Вот в свое время, когда мы открылись немножко (это я имею в виду после 90-го года), стали общаться с Западом. Вот они нам все время говорили, зачем вы употребляете термин «умственная отсталость». Лучше говорить «дети с особыми образовательными потребностями». Что «умственная отсталость» — это грубо. Но мы боролись против этого, потому что мы боремся за семантическую специфичность терминов. Мы не против, чтобы употреблялся термин где-то, где нужна просто генерализованная какая-то там формулировка, что они с особыми нуждами. Но когда мы обсуждаем нечто конкретное, мы должны выражаться ясно и не наводить, как говорят, слепых на бревна. Если это умственная отсталость, то это умственная отсталость, если слепой, то слепой. Вот это чистоплюйство дополнительное, что это якобы унижает и так далее, просто не конструктивно. И представьте себе, под нашим давлением в МКБ-10 прямо вот так и записано, что сегодня рекомендован к использованию термин «умственная отсталость». Мы считаем, что если бы мы боролись, так сказать, на всех уровнях, то можно было бы добиваться употребления терминов, тем более что мы стоим еще вот на чем: если мы среди профессионалов употребляем какие-то даже грубоватые термины, то эти термины никого не оскорбляют ни в медицине, ни в психологии, ни в педагогике. А когда мы пришли в школу, надо разводить. Одно дело среди нас, а другое дело ты пришел в школу, ты не имеешь право показывать свою оснащенность. Или пускаться с учениками: мол, ребята, вы знаете, что вы умственно отсталые. Вот, Иванов, иди сюда, я тебе — вот у тебя дебильность. Правда, они все, но это я утрирую. Хотя у нас кое-какие элементы вот этого не очень аккуратного использования в быту терминов, они, конечно, имеют место.
Так вот. Далее понятно, что умственная отсталость не устанавливается умозрительно, а на основе, сами понимаете, диагностики. Вот в 60-е годы умственная отсталость устанавливалась при IQ 85 баллов. Это был такой достаточно высокий показатель. Сюда попадали нацменьшинства всякие, ну все, что немножко социально не запущенное, а, так сказать, не вполне отшлифованное. Поэтому в 70-е годы порог умственной отсталости был понижен до 70 баллов и ниже.
С диагностикой не все просто, это тоже методологическая проблема. Вот, если обратиться к истории, вы, может быть, каким-то боком слышали о педологическом периоде, когда 1931–36 год, тесты, засилие тестов, и, диагностируя, не всегда было ясно, что же являлось, собственно, предметом изучения — мышление или интеллект. Понятно, что мышление и интеллект — это два сапога пара, или это, может быть, да, их можно сближать, эти понятия, но где-то есть смысл их разводить, потому что в мышлении больше от врожденных каких-то данных, а интеллект, сами понимаете, — это онтогенетическое приобретение, это понятие более широкое, куда и мышление в том числе входит. И, сами понимаете, мы-то исходили из чего, что в тестах они, якобы тесты, так выстроены, что они не улавливают вот налет вот этой самой социальной шлифовки. А на самом деле избавиться от этого очень было трудно, и, когда диагностируешь умственную отсталость, следует изучать именно вот эту механизмическую поврежденность мышления, а не интеллекта.
Я вам приведу пример, к чему это, так сказать, нас привело. В свое время, увлекаясь этой тестологией, получилось так, что сеть вспомогательных школ, так сказать, стала искусственно раздуваться. Педологи приезжали в обычную школу, проводили тестирование, и часть детей перекачивалась из массовой школы во вспомогательную. Потом, когда удельный вес этих искусственно надутых умственно отсталых уже всякие разумные пределы перехлестнул, один ученый, профессор, фамилия его Моложавый, он проделал следующий эксперимент. Получалось так. Проведут по тестам, допустим, детей с подвалов, с вокзалов, таких, знаете, — обязательно интеллект снижен. Берут из семьи более-менее обеспеченной — нормальный интеллект, и даже вундеркинды. Но он, так сказать, задумался, в чем дело. И они проделали эксперимент. Там кое-какие деньги (в то время Наркомпрос был этим… Бубнов заведовал) вот им выделили. Они огородили большую, не помню, сколько гектаров, местность, взяли такую, в виде, вот когда в Чечне война была — подвалы разбитые... А эксперимент состоял в следующем: собрали сто человек вундеркиндов, которых по тестам провели, они показали высокий IQ, и сто вот этих самых умственно отсталых якобы, которые были из подвалов. Выстроили, так сказать, лицом к лицу, но не сказали, что, ребята, это вот вундеркинды, а это, мол, дебилы, а просто вот зарница такая вот, соревнуемся. Соревнование заключалось в чем: были такие вот капсулы, туда номерки помещались, и эти капсулы надо было спрятать где-то на территории. Ну и заодно выставили столы, было же голодно. Колбаса ломилась, так сказать, через край, выпивка, курево, кокаин. То есть мотивация, точнее, даже стимуляция была настолько живая, что, вы знаете, они многие марафетили там, курили само собой. Ну а для этих детей, которые в этом не нуждались, в капсулы помещались пионерские лагеря хорошие. Их прямо на глазах раскручивали: вот пионерский лагерь, вот выпивка, вот курево, вот колбаса, батоны. Ну и, значит, дали им время: мол, ребята, вот вам тут полчаса, приходите сюда, с мест будем подводить итоги, тут же раздавать награды. Ну, вы сами догадываетесь, кто, так сказать, дал форы в поиске вот этих самых дел. Когда народ задумался, как же так, ведь интеллект, что называется, если он высокий, он должен, сами понимаете, перенос его осуществляется, он реализуется в любой ситуации. А тут вдруг оказалось, что почему-то вот эти дети более расторопными были. И недоверие к тестам очень резко, так сказать, возросло. Это было таким вот сигналом к тому, что нельзя увлекаться вот пусть таким оперативным, пилотажным, не нудным, но метод не должен быть один, чтобы скомпенсировать вот эти издержки, погрешности, всякие там ущербности в целом обследования, на предмет, в частности, интеллектуальной недостаточности.
Ну вот. Этот вот опыт, который мы приобрели, он помогает нам бороться... Ну, я имею в виду, что есть интеллект, что такое мышление, вот с такими вот шероховатостями диагноза, которые до сих пор у нас встречаются. Об этом пишет академик Лубовский, он бывший директор Института дефектологии. Он говорит: «Очень часто такие скороспелые ставят диагнозы, например „интеллект первично сохранен"». Вот вас не коробит эта формулировка — «интеллект первично сохранен»? Если бы речь шла о мышлении, тогда вот эта формулировка, так сказать, проглатывалась бы. А «интеллект первично сохранен» — это некий, так сказать, нонсенс. Вы можете на эту тему потом, так сказать... Ну мы сейчас просто не можем застревать... Вот.
И потом мы потихоньку подошли к определению понятия умственной отсталости. Нам, слава богу, удалось упаковать это понятие в очень лаконичную такую форму. С двумя, буквально, параметрами. Если вы сравнивали с МКБ-10, там она почти на страницу и такая описательная. Ну, мы ее не критикуем, она, по сути, в перешифрованном виде попадает на наш смысл, но наша для пользования нам представляется… Не за то, что у нас сквозной патриотизм, а она просто удобнее. Где отмечается: а) стойкое, необратимое нарушение познавательной деятельности; б) диффузное органическое поражение головного мозга.
Вот это мы квалифицируем как первичную умственную отсталость, где есть заинтересованность органического поражения центральной нервной системы, хотя допускаем, что бывает и вторичная умственная отсталость, когда ребенок не получает хорошей социальной программы, волки воспитывают. Конечно, когда за них взялись, кое-какая динамика была, но, согласитесь, людьми с большой буквы стать невозможно, потому что все поезда ушли, сензитивные периоды и все, что связано с тем, что составляет душу психического развития человеческого.
Ну вот. И вот, правда, получилось так, что… Это тоже методологическая такая проблема, она очень интересная. Вы можете ее взять, так сказать, для рефлексии. Мы долгое время находились на позиции понимания умственной отсталости в рамках категорий медицинских и психологических. Ну, потому, что вот тут и органическая заинтересованность, и признаки психического недоразвития. Сегодня мы говорим: даже если у человека низкий интеллектуальный коэффициент, но при этом у него обнаруживается социальная ответственность, независимость, то нам нужно поосторожней относиться к диагностике и квалификации его как умственно отсталого. Может быть, кому-то это покажется... Вот выходит, что при квалификации умственной отсталости важно не только давать характеристику человеку по каким-то параметрам интеллектуальным, но и взаимоотношения его с другими людьми. Взаимоотношения с другими.
Я даже сделаю такую провокацию. Вот вы, это конечно... Ну, такой передержанный пример, он такой... его можно именно как провокацию. Известный случай, когда человек заканчивает, допустим, университет, выходит на рынок труда, ну, там, какой-нибудь философский факультет, и не очень-то как-то вписывается и тогда опускается в подвал, регулирует, там, газ, читает свои книжки, а вот он такой, с левой резьбой, или как хотите.
А бывает, какой-нибудь наш умственно отсталый, тем более вот в нашей рыночной атмосфере, где-то, может, что-то стащил, может где-то что-то, и вот он кого-то там организовал… Смотришь: ходит, ключиком вертит, у него три человека там в обойме, он чего-то такое делает. То есть вот эта хитрая эта вещь. Одно дело быть наполненным, другое дело вот эта социализованность. Это еще тоже требует какой-то рефлексии дополнительной. Хотя каждый из нас человек оценивающий, каждый оценивает по-своему. Одни говорят: мне уж лучше непристроенного, но наполненного, а пристроенный, но пустой, так сказать, не по мне. Это все зависит от точки зрения.
Ну, такая вот социальная неприкаянность отдельных субъектов наводит на такие вот вещи.
Таким образом, качество интеллектуальной недостаточности, оно многолико, начиная прямо с нормы. У меня, к сожалению, нет возможности нарисовать эти три круга, если норма, умственная отсталость, задержка… Вы догадываетесь, что у нас не сидят каждый в коробке своем. Вот нормальные тут, чуть-чуть дистанция — там задержка пошла, потом уже... Мы все в одной обойме. Если плюс и минус поставить, тут вундеркинды, там исчезающие, так сказать, возможности, но все мы с перехлестом. И вот на моментах этих перехлестов как раз все диагностические сложности и обнаруживаются. Как отлепить, допустим, ребенка субнормального от задержки, как ребенка с задержкой от умственной отсталости? Мы всегда сторонники ошибаться в пользу ребенка. Вот если он диагностируется, если мы видим, что он и то и это, мы уж его лучше посадим в задержку, посмотрим: если он там не очень себя, так сказать, проявляет, ну совсем не очень, тогда мы его... Раньше у нас было хорошо, были диагностические классы, когда мы на целый год сажали, и не только опираясь на диагностику, а на реальные подвижки в процессе обучения, как ему там помощь, как он присваивает и так далее... Но поскольку у нас век такой, что мы сейчас... подушевое финансирование, логопедов в три шеи, психологи не очень нужны...
Были в свое время лесные школы, если кто постарше... тут таких нет... А лесная школа для задержки — в самый раз, потому что на отшибе, воздух, елочки, смола, кислородные коктейли, специальный режим дня. И они, знаете, как на дрожжах... А сейчас они внедрены в классы, мы делаем вид, что они там выравниваются… В общем, это плохая мина. Точнее, хорошая мина при плохой игре. Ну вот.
Мы ведь с вами сегодня еще говорим из-за того на эту тему, я с этого начал, что мы сегодня все очарованы идеей вот этой интеграции и инклюзии. Вот тут я почитал закон, который вышел… Там, конечно, уже потише на эту тему, уже не так громыхают этой инклюзией, интеграцией, потому что, сами понимаете, если не отличать инклюзию от интеграции… Чем они отличаются? Интеграция — это когда два-три наших ребенка с ограниченными возможностями внедряются в класс массовой школы, и наши дети должны приноровиться, приспособиться к условиям… Это интеграция. Ну, это условное такое… А инклюзия — это якобы более высокий уровень, когда создается школа для всех, внедряются наши, но условия создаются идеальные для всех. Согласитесь, что это Кампанелла, «Город Солнца». Мы никогда, сколько вот я себя помню, как только мы ездили по программе Tempus, смотрели, как в Европе (там же на законодательном уровне все это заинтегрировано). И мы видели все плюсы и минусы того, как идет эта самая интеграция, когда просто ставится все на конвейер и, не размышляя, не взвешивая, идет таким явочным путем. Там, конечно, различий много, много нестыковок, несуразностей. Хорошо, что мы как-то, не в силу того, что мы мудрые, а просто из-за того у нас хорошо получилось, что мы долго запрягаем, мало чего понимаем в этом, что там на Западе творится. Так, иногда, когда уже нам просто индуцируется извне.
Ну вот, зато мы посмотрели опыт Швеции, Германии, Франции, Португалии. Нигде никаких процентов для интеграции и инклюзии нет, каждая страна решает свой вопрос по своему усмотрению. Португалия докатилась до того, что она почти девяноста с гаком процентов интегрирует, но это не факт, что там она успешная... Это просто вот… я не знаю, почему у них так. Где-то есть всего десять процентов. Мы должны, так сказать, тоже взять свою посильную штангу с тем, чтобы просто это была не завиральность, а реальность. Ну вот.
Вот это вот тоже нас подбивает к тому, что мы вот эту идею интеграции в принципе принимаем, но сторонники очень разумного решения форм, там, процентов, пределов, там, и т. д. Но в настоящее время, сами понимаете, высшей ценностью поскольку признается человек как некая самоценность, и мы не можем не входить вот в эту самую проблему интеграции.
С нравственной точки зрения это очень крепкая позиция: что вот наконец-то мы договорились, что человек такая самоценность, которая не требует какого-то там еще критерия. Она просто сама лежит в основе обоснования всего остального. Самоценность. Ничего другого придумывать не надо. Правда, не все так полагают, потому что, хоть она и очень нравственная позиция, есть люди, ученые, тот же Эфроимсон, который пишет, что, несмотря на то что у нас динамика в производстве, там, в сфере каких-то, я не знаю, продуктов, рынка, там, и прочего, динамика, безусловно, есть. А вот в сфере, мол, нравственности… за две тысячи лет последних нравственность не эволюционировала. На эту тему тоже можно спорить как угодно, хотя у нас есть пропасть примеров тому, что… И действительно, сплошь и рядом мы слышим по телевидению такие изуверские дела, что тоже начинаешь думать, что у нас с нравственностью и ее эволюцией все очень сложно.
Теперь. Вот поскольку мы все-таки будем вокруг интеграции как того пути, по которому рано или поздно нам придется идти. И чем цивилизованнее мы становимся, тем, к сожалению... Не к сожалению, а так будет получаться, что этот вопрос все время будет стоять.
Читать продолжение >>>