Значение слова в ситуации заполнения опросного инструмента. Талексика, которая является отправной точкой в беседе психиатра с больным, является конечной точкой в психиатрическом МОИ. Те языковые репрезентации, которые неуверенно используются больными в беседе для квалификации своего самочувствия или предъявляются врачами в качестве стимула для тематического комментария: «я беспокоен», «принимать решения», «раздражителен», «трудно концентрировать внимание», «трудно закончить начатое» –используются в МОИ в функции характеристики или квалификации состояния больного безапелляционно. Далее, не порождая собственного высказывания, больной должен лишь подтвердить или опровергнуть гипотезу составителя МОИ. Таким образом, уже при поверхностном анализе понятно, что в ситуации, когда больной с психической патологией заполнил МОИ, не существует никаких способов прояснить и узнать, какую значимость каждая языковая репрезентация имеет в индивидуальной системе ценностей больного, в представлении больного о своем состоянии, как интерпретировал конкретный больной вопросы МОИ–опросный инструмент отчуждает специалиста от этой клинически значимой информации.
Как же получилось, что в рамках одного институционального дискурса используются настолько противоречащие друг другу коммуникативные стратегии? Мы считаем, что это противоречие не ощущается как таковое, поскольку генезис и использование текста МОИ базируется на двух взаимосвязанных, лингвистически необоснованных представлениях:1) представлении о слове как единице, слитой с конкретным значением;2) представлении о том, что языковая коммуникация обеспечивает точную передачу информации. Рассмотрим их по отдельности.
1) Представление о слове как единице, слитой с конкретным значением.
Традиционно в сфере массовых опросов используется метод сбора языкового материала для анкетного вопроса при помощи бесед с больными – в ходе индивидуальных интервью или интервью в фокус-группах, разной степени структурированности [21,22]. На основании бесед с больными при помощи разнообразных статистических процедур составители МОИ отбирают ярлыки для наименования интересующих параметров-индикаторов исследуемой сферы, например «раздражен», «испытываю панику», и вводят этот ярлык в текст опросника. То есть составители опросных инструментов исходят из того, что слово, использованное в опросном инструменте, значит «то же самое», что слово, которое использовал больной во время сбора языкового материала.
Между тем в контексте опросного инструмента слово живет другой жизнью и актуализируется совершенно иначе. Во-первых, у этих слов в МОИ другая функция: они функционируют как стимул для количественной или качественной оценки, а не как стимул для тематической интерпретации. Во-вторых, коммуникативная ситуация анкетирования особым образом их актуализирует. Это демонстрируют как лингвисты, так и специалисты в области демоскопии («surveyresearchers»).Как мы уже видели на примере общения врача с больным, для достижения понимания реципиенту высказывания недостаточно понять только словесное содержание высказывания, ему важно понимать также коммуникативное намерение говорящего. Согласно правилам и условиям заполнения опросного инструмента больным, больной не может спросить врача, что имеется в виду – это нарушило бы единообразие статистической процедуры. В отсутствие собеседника, который мог бы прояснить смысл вопроса, больному остается декодировать смысл стимула, разгадывать значения языковых репрезентаций, опираясь на весь текст МОИ как на вербальный заменитель коммуниканта[23].
Какие же элементы текста МОИ выполняют функцию коммуниканта? Судить о коммуникативном намерении и достраивать смысл стимула респонденту позволяют: порядок вопросов, их расположение относительно друг друга, варианты ответов и порядок вариантов ответов. В случае с психически больными, «достроить» смысл вопроса, естественно, возможно только тогда, когда больной в принципе способен установить связи того или иного конституента текста с другими конституентами текста и с коммуникативным намерением говорящего в рамках общепринятых коммуникативных стратегий.
Так, в известной работе Садмен иБрэдберн [24] демонстрируют, как меняется значение слова «раздражение» в интерпретации респондента в контексте вариантов ответов. Смысл тщательно отобранного ярлыка «раздражен» меняется в зависимости от того, выражают варианты ответов низкую или высокую частотность. Ответы «меньше одного раза в месяц», «несколько раз в год» говорят пациенту, что его спрашивают о сильном раздражении. Ответы «раз в день», «несколько раз в день» заставляют респондента заключить, что речь идет о случаях незначительного раздражения. Порядок вопросов в МОИ также влияет на интерпретацию отобранного слова-ярлыка. Содержание предшествующих вопросов будет автоматически исключаться респондентом из последующих под влиянием коммуникативной «максимы количества» (описанной Грайсом)[25], которая предписывает не перегружать разговор избыточной информацией. Если перед вопросом, посвященным общей удовлетворенности жизнью, будет задан вопрос об удовлетворенности браком, то удовлетворенность браком будет вычтена отвечающим из интерпретации вопроса об удовлетворенности жизнью. Вопрос будет интерпретироваться как «Оставляя в стороне все, что вы уже рассказали нам, насколько вы удовлетворены другими аспектами вашей жизни?»[24, c.79].
Итак, представление о том, что слова естественного языка можно перенести из диалога с больным в опросный инструмент с сохранением их содержания, ложно. Слова естественного языка не реализуются в психиатрическом МОИ в том значении, которое было установлено в диалоге с больным; напротив, им свойственна разная контекстная актуализация, которая осуществляется благодаря лингвистическому контекстуи включенности текста опросного инструмента в коммуникативную ситуацию «сбор данных для статистического анализа».
2) Представление о том, что языковая коммуникация обеспечивает точную передачу информации.
Очевидно, что в условиях опосредованной, письменной коммуникации через опросный инструмент интерпретация стимулов респондентами становится не процессом понимания текста, а процессом достраивания самого текста. Ведь респондент отвечает не на тот вопрос, который задает автор, а на тот, который он (респондент) понял. На разницу между значением, которое закладывает в сообщение автор и значением, которое извлечет из него реципиент, обращают внимание исследователи самых разных областей. Так, лингвисты свидетельствуют, что «…понимание самого текста есть не столько декодирование, сколько кодирование или перекодирование содержания, присвоение его, апроприация читателем в той форме, в какой он понимает, скажем, в системе когнитивных единиц, структур, связей, которые соответствуют знаниям читателя, его представлению о мире и прочитанном»; и «как показывает герменевтическая практика, автор никогда, вероятно, не может предвидеть все возможные интерпретации своего текста, реакции на него и тем более степени усвоения содержания» [2, c.7-8]. Биолог У. Матурана, рассуждая на тему «денотативного значения» приходит к выводу, что денотативное значение слов существует только в сознании описывающего язык, но не в сознании общающегося на языке. «Язык коннотативен, а не денотативен… исход взаимодействия детерминирован в когнитивной области ориентируемого <т.е. реципиента – СК>, вне зависимости от того, какой смысл имеет сообщение для ориентирующего» [26, с.119].
Коль скоро свою инструментальную прагматическую функцию – служить средством сбора информации– опросный инструмент выполняет на основании тех значений, которые достраивает респондент, больной становится соавтором опросного инструмента, а процесс интерпретации стимула больным становится важным дискурсобразующим действием, от которого зависит успешность коммуникации. Именно поэтому в социологии, откуда заимствован жанр психиатрического МОИ в его современном виде, тщательно исследуются психологические компоненты процесса, который начинается с момента восприятия вопроса и заканчивается артикулированием ответа. Известны многочисленные примеры того, как под воздействием различных коммуникативных параметров (ситуативных, демографических параметров реципиента, его субъективных ощущений) индивидуальные интерпретации отдельных слов существенно искажали смысл, который закладывал в вопрос автор опросного инструмента[24, 27].
В случае больного индивидуальный контекст для интерпретации задается психопатологией. На примере словосочетания «головная боль» рассмотрим, какие разные клинические знаки могут стоять за одной языковой репрезентацией (примеры из комментариев больных к словосочетанию «головная боль»): «боль и напряжение в затылке и темени, как если срезать верхний кусок головы на два сантиметра», «ощущение перехода в голове с левой по правую часть… как вода, похоже на течение реки» (сенестопатии); «оглушенность в голове», «ощущение потрескавшейся черепицы» (аутопсихическая деперсонализация); «головная боль по утрам, к вечеру проходит» (витальный компонент депрессии с суточной динамикой состояния); «смута в голове, мыслительный шум», «невозможность утихомирить мыслительный процесс» (ментизм); «делают жжение головы», «вызывают головную боль» (сенестопатический автоматизм). Как видим, разница в интерпретациях вопроса-стимула МОИ отдельными индивидами может быть клинически значимой. Получается, что в психиатрическом МОИ клинические знаки не расшифровываются, а зашифровываются, вопреки основной цели клинического дискурса, указанной в начале настоящей статьи.
Особую группу в плане интерпретационных трудностей и значимости для больного составляют ярлыки-индикаторы, заимствованные из англоязычной лингвокультуры вместе с переводными текстами опросных инструментов. В переводных МОИ часто встречаются языковые репрезентации, которые соотносятся с англоязычной системой ценностей клинического дискурса: «удовлетворен», «удовлетворенность», «наслаждаться жизнью», «получать удовольствие», «депрессия», «счастье», «счастливый», «паника», «контролировать жизнь», «социальная активность» (в значении общение). Подобные языковые репрезентации, выполняя функцию ярлыков, стимулов для оценки, дают наибольший разброс в интерпретациях при когнитивных тестированиях переводных инструментов, поскольку непривычны в таком употреблении для носителей русского языка. Больные могут их совсем не понять или неправильно понять в контексте ценностей русскоязычного клинического дискурса. Интересно, что большая часть языковых репрезентаций в нашем списке обозначает желательные, благоприятные психоэмоциональные состояния – это результат проникновения в переводные тексты опросных инструментов коммуникативного оптимизма, свойственного англоязычной лингвокультуре. Известной иллюстрацией такого коммуникативного оптимизма служит типичный вопрос, адресованный упавшему человеку: «Areyou OK?» – в англоязычной среде, в противоположность русскому: «Тебе не больно?», «Вы не ушиблись?». В английском высказывании ситуация смоделирована при помощи слов, соотносящихся с благоприятным исходом, отсутствием страдания. В русском высказывании использованы слова, которые соотносятся с болезненным ощущением, страданием (больно, ушиблись). Тот же контраст коммуникативного оптимизма англоязычной и пессимизма русскоязычной лингвокультуры заметен при сопоставлении английского и русского названия целой сферы клинических исследований: в названии «Health-relatedQualityofLife (HRQoL)» акцент делается на ценности «здоровье» (отсутствие страдания).В русскоязычном дискурсе эта сфера называется «Качество жизни, связанное с заболеванием (КЖСЗ)», что свидетельствует о зеркально противоположной ситуации: здесь в фокусе находится «заболевание» (страдание).
Такие заимствования проникают и в устную речь врачей. Так, в русскоязычной психиатрической практике до недавнего времени не было принято спрашивать больного о том, «получает ли он удовольствие» от чего-либо; скорее, наоборот, вопросы были о нежелании что-то делать, утрате или отсутствии интереса. Сейчас вопросы о получении удовольствия стали модными в психиатрии, но, по свидетельству врачей, многие больные до сих пор теряются перед такой формулировкой. Адекватность подобных заимствованных ярлыков задачам психиатрической практики, таким образом, необходимо еще доказать.
