А.Н. Алёхин: Спасибо большое, Юрий Аркадьевич. Пожалуйста, вопросы, коллеги. Может быть, кто-то хочет задать вопросы?

Лысенко (?) Ирина (аспирант НИПНИ им. В.М. Бехтерева): Можно вопрос?

Ю.А. Скроцкий: Конечно.

И. Лысенко: Меня интересует, с какой целью мы должны определять, что хорошо, что плохо? Это категории достаточно субъективные. С какой точки зрения мы должны это оценивать? С точки зрения нас самих или с точки зрения человека, который сидит перед нами? Спасибо.

Ю.А. Скроцкий: Мне очень понравилось, что вы сказали субъективно. Конечно, субъективно. Иначе опять же будет враньё. Если вы будете оглядываться по сторонам и постараетесь собрать некую конструкцию, правильную, ничего хорошего не получится. А для чего это надо делать? Для того чтобы опять же, убирая правильное, найти истинное. Мы всегда должны стараться неким образом приблизиться к истине, помня при этом, что она не там, где правильное. Поэтому субъективности вам никогда не избежать. Я ответил на Ваш вопрос?

И. Лысенко: Я бы хотела задать ещё один вопрос - об ответственности. Как должна распределяться ответственность в процессе беседы, в процессе диагностики или лечении?

Ю.А. Скроцкий: В каком смысле распределяться?

И. Лысенко: Насколько я поняла, когда мы решаем, что хорошо, а что плохо, мы на себя берем ответственность. Очень большую. Имеет ли это какое-то значение или некий практический выход?

Ю.А. Скроцкий: Практический выход тот, что существует у любого человека, занимающегося несчастьем другого человека. Если он хочет ему помочь. В этом и состоит практический выход. Чтобы тому человеку стало не так плохо, как это есть сейчас. И если вы будете понимать, что этот человек делает, и почему он это делает, то тут, наверное, с моей стороны ничего нового не будет, если я скажу, что это и станет самым естественным моментом. Ответственность у вас будет, безусловно, очень большая, а где её не будет? Ответственность конечно, есть. И, кстати, вообще проблема ответственности – это нечто самое важное. Она сама по себе ставит под большое сомнение, на мой взгляд, психоаналитическую точку зрения. Потому что здесь вы целиком ответственны: он - сознание и вы. И вы все можете узнать, если относитесь к этому человеку с такой точки зрения. Разумеется, надо попытаться проникнуть в его память по возможности. Но это же самое делает и батюшка. Потому что сплошь и рядом священники говорят: люди часто не объясняют своих грехов, потому что не понимают, что это грехи. Они о них забыли. Это мифы. Так что священник, можно сказать, в карикатурном варианте это психоаналитик. Он вытягивает из памяти – в памяти это есть точно – то, что человек забыл по причине безразличия к этому факту. Ему это неинтересно. Он думает, что это нормально. И ответственность ваша колоссальна в этом отношении. Не надо её, наверное, бояться. Вы всегда будете рисковать, беседуя с человеком. Я не представляю себе беседы, если это не случайная беседа, а всерьёз беседа между двумя людьми, чтобы она была без риска. Взять на себя ответственность за то, что произойдет после того, как вы с ним поговорите, а он, кстати, с вами, потому что он тоже ответственен за вас. Это взаимно. Я думаю, что это очень важно, здесь никогда не бывает односторонности. И вы вместе создаете нечто. Тут я могу много говорить о диалогичности по Бахтину, там очень интересные вещи есть. В беседе появляется нечто третье, своеобразный мистический «ребенок». Когда двое взаимодействуют на духовном уровне, появляется нечто такое, что между ними живет некой самостоятельной жизнью.

Трифонова Елена Александровна (канд. психол. наук, доцент кафедры клинической психологии РГПУ им. А.И. Герцена): Позвольте? Вы говорили о сходстве роли психиатра и фактически духовника. Как тогда, с Вашей точки зрения, необходимо готовить психиатров профессионально? Что должно быть общего в подготовке психиатра и духовника, потому что ипостаси совершенно разные. Духовник это рукоположенный священник, рукоположение это некое таинство. Также есть некоторый мистический аспект исповеди, который не присутствует при общении психиатра с пациентом. Как решается вопрос этого мистического аспекта, который существует помимо воли священника при его общении с больным или здоровым человеком, и не присутствует в работе психиатра? То есть, каким должен быть психиатр, каким священник, и каково здесь соотношение?

Ю.А. Скроцкий: Я понимаю. Тут несколько фактически вопросов. Первое, что бросилось в глаза, вопрос о подготовке психиатра и священника. Специально я никогда не касался этого вопроса, по моему мнению, всё, что в этом направлении делается традиционно, то и должно делаться, тут всё правильно. Вопрос заключается в личности и священника, и психиатра, насколько они понимают, что они делают. Тут вопрос не формы преподавания. Считается, что желательно, чтобы священники немного знали психологию, может быть даже психиатрию. Желательно, чтобы психиатр немножко был знаком с богословскими аспектами. Это уже скорее, ближе к вопросу об образованности. Потому что, как Вам сказать? Самый хороший психолог, которого я видел, был в кино. Это был Штирлиц. Вот он не делал ничего другого, кроме как наблюдал человека и прекрасно разбирался в том, что перед ним. Но это всё фантазия, тем не менее, как ходульный пример. В этом смысле и батюшка может быть блестящим психологом, а может быть довольно примитивным человеком. От того, что он изучит некоторым образом учебник психологии, не уверен, что у него нечто прибавится. Тут скорее жизненный опыт, личность человека как таковая. Вообще всё, что он может сделать со своим образованием, со своей душой. Тут трудно разделять и сказать, что нужны какие-то конкретные способы того или другого обучения, я не могу.
А вот, что касается общего и разного, конечно, это разные профессии. Вообще, если психиатрия это профессия (хотя я тут сказал, что не искусство, и не профессия, а деятельность, но, всё-таки, профессиональная), то служение Богу – это не совсем профессия, это другое – это действительно служение. И, само собой разумеется, я этого просто не касался, есть свершение таинства, например, отпущение грехов. Батюшка говорит «властью, данной мне Богом». Мы, психиатры, этого не делаем. А в меру своих скромных сил, как говорил Шерлок Холмс: «я в меру своих скромных сил борюсь со злом в его человеческом обличье». А восставать против сатаны у меня нет оснований, в этом по своей форме работы мы отличаемся. Но по сути того, что мы связаны с переживаниями человека, которые могут иметь облик, как психопатологический, так и метафизический, мы крайне близки. И в смысле содержания, и в смысле формы, и вообще иногда это бывает неотличимо. Но только он дает отпуск грехов, а мы совсем иное делаем, и не можем даже намекать на это.

Е.А. Трифонова: Позвольте уточнить, различаете ли Вы болезни душевные и духовные?

Ю.А. Скроцкий: Вот тут, как раз, почти, что не различаю. Вы же имеете в виду духовные и психические? Я с этого как раз начинал, что очень трудно различить духовное и психическое. Патологию в духовности и патологию в психическом. В психиатрии очень часто получается, что мы видим в здоровом человеке явно патологические черты. И, наоборот, в человеке больном мы можем видеть то, что в здоровье свёрнуто, и только есть намёк. То есть, и то и другое практически есть всегда, но только в одном случае это растет махровым цветом, а в другом случае это как бы замкнуто. Я бы здесь не стал «разрубать топором»: чего-то больше, чего-то меньше. Я даже не уверен, нужно ли в принципе это разделять, потому что в нашем мире вообще нет нормальных людей – ни духовно, ни психически. Ибо мир изначально несамодостаточен. Мы просто притерпелись к этой норме. Вот я, например, с одним плохим глазом притерпелся к тому, что плохо вижу, и стараюсь быть аккуратнее, чтобы не налетать лбом на столбы. Вот приблизительно так.

Е.А. Трифонова: Спасибо.

Ю.А. Скроцкий: Пожалуйста.

А.Н. Алёхин: Можно я тоже выскажусь?

Ю.А. Скроцкий: Да, пожалуйста.

А.Н. Алёхин: Скажите, пожалуйста, и в работе психиатра, и в работе психолога часто звучит установка на понимание. Реже, но так же настойчиво – о поиске истины. А что даёт основание думать о понимании, о приближении к истине? Что даёт основание?

Ю.А. Скроцкий: Какие критерии?

А.Н. Алёхин: Что даёт основание думать, что Вы понимаете, или что Вы близки к истине? Вот такой вопрос.

Ю.А. Скроцкий: Замечательно, конечно (пауза) Я думаю, что ничего. Потому что я как раз убеждён в том, что чем больше у меня уверенность, что я нашёл, я понял, тем вероятнее, что я ошибся. Я начинаю искать опять. Я, кстати, может, не договорил, что именно это обстоятельство, о котором Вы сейчас сказали, заставляет меня думать о том, что психиатр должен сопровождать больного всегда. Единственная фраза, которая мне нравится у Фрейда, это фраза о том, что он хотел бы сделать своим пациентом весь земной шар. Потому что действительно нет нигде нормального. И я сам не таков, и все мы нуждаемся в помощи, но только среди нас есть люди, которые занимаются её оказанием специально, прицельно, посвящая этому жизнь, а другие, например, строят тепловозы. В этом смысле, я никогда не могу сказать с определенностью, что я нашёл, что я приблизился к этой самой истине. Тем более что для того, чтобы приблизиться к истине, нужно очень много времени потратить. Это опять же будет результат не пребывания больного в больнице, его лечения, а какого-то длительного знакомства. Мне в этом смысле повезло. Я некоторых своих пациентов знал с четырнадцати-пятнадцати лет и до тридцати пяти-сорока, а некоторых знаю ещё и сейчас. И то я совершенно не уверен, понимаете? А если истину понимать более широко, в философском смысле, то тогда вообще всё сложно. Этот вопрос поднимали ещё Платон и Аристотель, говоря о сущем и бытии, о том, что надо отойти от сущего, чтобы увидеть это бытие, которое выходит из-за сущего как некоторая тень. И тогда мы начинаем его видеть в совершенно другом контексте. Но это я уклоняюсь в философию, а чисто в психиатрическом плане я могу только формально сказать, что на сегодняшний день человек ушёл от меня с легким сердцем. И тогда, это даже уже в бытовом плане, а не профессиональном, я испытываю удовлетворение. Я всегда стремлюсь это сделать, чтобы он ушёл в хорошем настроении. Но это не значит, что я его понял. Окончательности здесь быть не может. Но я хочу сказать, мы не должны смущаться, что это так есть – ну, есть и есть. Мы все знаем, что умрем, но от этого мы же не падаем духом каждую минуту.

А.Н. Алёхин: А как Вы считаете, Юрий Аркадьевич, понимание вообще возможно?

Ю.А. Скроцкий: Где-то в эсхатологическом смысле – да. На бытовом уровне – только в простейших вещах. Но говорят, что даже и четырехугольник нельзя сделать совершенно точно. Вот «Чёрный квадрат» Малевича якобы и не квадрат.

Из аудитории: и не чёрный…

Ю.А. Скроцкий: Нет, он может быть и чёрный…

Из аудитории: …действительно не чёрный.

Ю.А. Скроцкий: И не чёрный. Ну, так тем более. Вот вам и понимание…

Лапин Изяслав Петрович (доктор медицинских наук, профессор, главный научный сотрудник СПб НИПНИ им. В.М. Бехтерева - отделение клинико-экспериментальных исследований новых психотропных средств): И не Малевич рисовал. Им рисовал чёрт.

[смех в аудитории]

Ю.А. Скроцкий: [смеётся] Ну, это не самая плохая точка зрения…

Даев Евгений Владиславович (доктор биологических наук, профессор кафедры клинической психологии РГПУ): Можно задать Вам один вопрос? Вы видите задачу психиатра в том, чтобы человек, который приходит к Вам в каком-то плохом состоянии, ушёл от Вас в лучшем состоянии. Вы видите задачу в улучшении его состояния, настроения и так далее.

Ю.А. Скроцкий: Сиюминутном…

Е.В. Даев: Да. Скажите, пожалуйста, а если к Вам пришёл зверь, как Вы выразились…

Ю.А. Скроцкий: Зверь?

Е.В. Даев: Вы выразились так в своей лекции. Вот, к Вам пришёл зверь, это я цитирую Вас…

Ю.А. Скроцкий: Нет-нет, возможно, я так и сказал…

Е.В. Даев: Пришёл зверь, такой человек, я имею в виду, и он уйдёт от Вас, если Вы начнете с ним работать, в более хорошем настроении, только если Вы будете его поддерживать, потому что это будет соответствовать его модели мира и так далее, понимаете? Возникает вопрос, в этом ли состоит главная задача психиатра, в том, чтобы человеку после беседы с Вами стало легче? Если Вы будете поддерживать нехорошего человека в его начинаниях, ему станет лучше, понимаете?

Ю.А. Скроцкий: Да-да, я Вас понял. Я, извините, немного застрял насчет зверей [улыбаясь] Честно говоря, я просто настолько люблю зверей, что стараюсь не употреблять такие слова, как зверство, человек-зверь, поступили по-зверски и так далее. Звери для меня – это замечательные существа. А что касается скверного человека, так, вообще говоря…

Е.В. Даев: Да…

Ю.А. Скроцкий: …ну, негодяй какой-нибудь, чикатило, плохой человек… Здесь речь идет о том, что пришёл ко мне психически больной человек. Если он ко мне пришёл, я должен как-то изменить его состояние именно в психиатрическом смысле. Что касается его духовности, о которой мы сегодня столько пытались говорить, то, несомненно, я буду его, по крайней мере, как-то пытаться направить. Это намного, мне кажется, сложнее, чем решать психологическую проблему, намного сложнее. И уж никоим образом, я не буду стараться прибавлять ему уверенности в том, что ему следует действовать таким же самым образом, как он действовал раньше, когда он совершал какие-то неблаговидные поступки. Нет, никоим образом. Я имел в виду хорошее настроение в самом широком смысле, в том смысле, чтобы человек почувствовал некоторое облегчение, человеческое, понятное, а не чтобы убийца ушёл с ещё большим удовольствием убивать. Это само собой. Чтобы у него не появилась уверенность: «Да, хорошо, я могу убивать».

Е.В. Даев: Но тогда получается, он уйдёт от Вас более несчастным, потому что Вы будете нарушать его внутренний мир. Тогда, вероятно, задача психиатра не в том или не только в том, что Вы сказали. Это часть задачи, относящаяся только к хорошим, добрым людям.

Ю.А. Скроцкий: Да, безусловно, но ведь этих вариантов столько, сколько людей. Я, кстати, очень не люблю слово типизация. Тип – это что-то такое костюмное – за одним типом разные люди. И потому я бы всё-таки исходил из конкретной личности. Самый большой зверь, как Вы говорите, может быть добрым и хорошим где-то дальше. Я должен всмотреться и искать. Тут нужно рассматривать каждый конкретный случай, потому что в целом это, конечно, звучит несколько противоречиво. Это, кстати, одна из причин, по которой мне совершенно не нравится психоанализ: там как раз и получается, что человек неизменно уходит с чувством удовлетворения, самое главное – это удовлетворение. А как дальше – это ради Бога. То же самое пишет Ясперс. Кстати, это очень интересная вещь. Я не знаю ничего лучше «Общей психопатологии» Ясперса, которая к моему большому интересу и удивлению продаётся здесь в «Доме книги». Вот такая толстая книжка [показывает]. Не знаю, правда, сколько она стоит. Раньше её никогда не переводили, и в нашей стране к Ясперсу относились отрицательно. Теперь всё стало по-другому, слава Богу.

Е.В. Даев: Можно ещё один вопрос?

Ю.А. Скроцкий: Пожалуйста.

Е.В. Даев: Вы говорили о самонедостаточности мира, в широком, наверное, смысле.

Ю.А. Скроцкий: О несамодостаточности.

Е.В. Даев: Да, извините, о несамодостаточности. И у меня такой вопрос: допускаете ли Вы, что мир вообще существует потому, что он самодостаточен. А как только он перестанет быть самодостаточным, станет несамодостаточным, он моментально исчезнет, потому что он не будет отвечать тому, чему он должен отвечать, понимаете? Он и существует лишь только потому, что он идеально самодостаточен, и поэтому-то мы и живём. Как только он перестанет быть таковым, мы исчезнем, и весь мир исчезнет.

Ю.А. Скроцкий: Категорически не допускаю, ибо мир несамодостаточен, и он не исчезает, потому что есть нечто, не связанное с миром напрямую. Это как шарик, подвешенный на крюке, висит и не падает, потому что есть крюк. Вот что я имею в виду. Если бы этого крюка не было, то и мира не было бы. Тут вопрос уже чисто мировоззренческий. Но, исходя из того, что как я уже сказал, сегодня существует отчетливая конвергенция богословия и фундаментальных наук, с рациональной точки зрения, как это считал Галилео Галилей, можно думать, что это всё-таки так. Хотя я лично полагаю, что лучше основываться на вере, а не на рациональных доказательствах такого рода, как теорема Геделя. Но выкинуть её вон я не могу, потому что в том же Евангелии Христос не отказал апостолу Фоме, оставил его быть апостолом, несмотря на то, что он сказал, что не поверит до тех пор, пока не вложит свои перста в раны. Христос сказал, «Блаженны те, кто веруют, не видевши, а ты так». Но, тем не менее, Он не сказал ему, что отныне он не может быть апостолом. Так что, видимо, есть все пути, все пути есть.

А.Н. Алёхин: Коллеги, может быть, кто-то хочет выступить по теме? Вопрос? Пожалуйста.

Малыхина Яна Викторовна (к.п.н., доцент кафедры клинической психологии РГПУ им. А.И. Герцена): У меня вопрос исходя из самой заявленной темы. Если я правильно поняла, Вы назвали три пункта методологической сложности: это различение нормы и патологии, различение хорошего и плохого, различение духовного и психологического. Я не очень люблю слово позиционирование…

Ю.А. Скроцкий: Я тоже…

Я.В. Малыхина: …но здесь хотелось бы понять именно про это. Если именно это является главными методологическими сложностями, кто тогда, по-Вашему, психиатр? То есть, прошу прощение за вульгарную редукцию, сантехник может рассказать, что он умеет делать – чинить трубы, находить засоры и так далее. Психиатр – кто он? Он спасатель? Он человек, который называет в человеке что-либо греховным или негреховным? Кто он?

Ю.А. Скроцкий: Замечательно. Думаю, можно сказать, что психиатр – это никто, а, следовательно – всё. Это как раз та ситуация, когда всеобщность оказывается нулём и наоборот – ноль всеобщностью. И это вполне понятно: поскольку психиатрия связана со знанием о наиболее ярком, я бы сказал, феномене Вселенной, то она связана со всеми аспектами. Поэтому нельзя выделить определенно, кто он. Но формально он доктор, с точки зрения позиционирования, – он врач, окончивший институт, получивший диплом, как и мы все, да? А, по сути… Мне сейчас вольная такая ассоциация пришла в голову со знаменитым Лоуренсом Аравийским. Его арабы спрашивали «Кто ты такой? Ты геолог?» Он говорит: «Нет». «Ты этнограф?» – «Нет». «А кто ты такой?» Он говорит: «Я не знаю, кто я такой». Он действительно не знал, кто он.

Я.В. Малыхина: Тогда, извините, ещё вопрос…

Ю.А. Скроцкий: Пожалуйста, не извиняйтесь.

Я.В. Малыхина: Отграничение нормы от патологии – оно, грубо говоря, для того чтобы понять, дать человеку больничный или отправить его на работу. Отграничение духовного от психологического – понять, послать к священнику или всё-таки разбираться самому. А вот про плохое и хорошее – может быть, я как-то повторяю вопрос – это с какой целью делает психиатр, и почему это является методологической сложностью для человека, который есть врач?

Ю.А. Скроцкий: Я сказал, что это является именно методологической сложностью. Почему она является методологической, в этом я вопроса не вижу – чтобы понять, что же это есть. А что касается практической работы с больничным листом, то этим можете не заниматься, это совершенно необязательно. Если вы сидите в поликлинике, и вам нужно провести группу людей, у вас наклёвывается скандал за дверью, то к чему об этом говорить. Я же говорил об идеале так сказать варианта: о том, что вообще человек помимо повседневной текущей работы, если он человек непростой, хочет понять, что же стоит за вот этим человеком, с которым он разговаривает. Он видит, что там стоит такой же, как он сам, непростой, хотя это не на поверхности. Но это совершенно необязательно делать в «текучке». Когда я пришёл работать в больницу и стал залезать во всё это, мне сказали, так делать нельзя – вы выберите нескольких человек, с которыми, как вам кажется, это нужно, а всё остальное побыстрее. Это реальность нашего века. То есть при всём том, философы мы или не философы, мы кушаем ложкой и ходим ногами по асфальту, понимаете? Поэтому эти вещи я просто не обсуждал – это само собой разумеющееся. Но в том, о чем я говорил, можно жить, и этим можно интересоваться как самым главным, как фундаментом. А в конкретных случаях это будет либо полностью заполнять ваши мысли, в других случаях, видя, что времени нет, вы будете как-то идти дальше, в этом тоже греха не будет. Но вы не навредили – это самое главное, хотя вы и упустили у этих людей многое, на что у вас не хватило времени и так далее. Если говорить, зачем это надо… Кстати, у меня на работе есть сантехник, который пишет стихи и интересуется философией, очень здорово.

Я.В. Малыхина: Прошу прощения, что я ещё раз уточняю, но мне важно понять…

Ю.А. Скроцкий: Ради Бога.

И.П. Лапин: …а трубы чинит Ваш сантехник?

Ю.А. Скроцкий: … и трубы чинит, он большой умница…

Я.В. Малыхина: Как Вы для себя объясняете, чем будет лучше качество Вашей работы как психиатра, если Вы сможете понять, хорошо или плохо поступает человек? То есть, зачем Вам это нужно профессионально понять, хорошо или плохо? Меня только эта категория интересует.

Ю.А. Скроцкий: Хорошо. Я сейчас тоже на это отвечу. Если говорить об истории болезни и о больничном – ничем.

Я.В. Малыхина: Вообще ничем?

Ю.А. Скроцкий: Абсолютно. Но для человека, безусловно, будет разница. Я могу говорить с ним быстро, только чтобы выписать больничный, и там собственно и проблемы-то особенной может и не будет – он уйдёт довольный, я останусь довольный. Но потом, когда я буду ехать на трамвае домой, я не буду доволен: я пойму, что очень много не узнал. Потому что он ушёл бы значительнее более понятным мне и для себя самого – я не исчерпал даже вот столько [показывает] возможностей его собственной души. И потому, когда у меня есть возможность говорить дольше и понимать дольше и даже придти домой к человеку или ещё что-то, его жизнь может существенно измениться, и моя собственная изменяется. Обязательно изменяется, понимаете?

Я.В. Малыхина: Необходимо ли для этого обязательно понять, хорошее это или плохое? Или достаточно просто дольше говорить с человеком, пытаясь его понять?

Ю.А. Скроцкий: Не надо говорить точно, потому что вы обязательно ошибетесь. Надо говорить неточно, надо говорить предположительно. Как только вы скажете точно, вы опять ошибётесь.

Я.В. Малыхина: А можно ведь хорошее предположить?

Ю.А. Скроцкий: Что угодно, что увидите. И не забудьте, что хорошее может иметь вид плохого, а плохое может иметь вид хорошего. Ещё раз придётся поправиться. Но считаю, что это себя окупает, более чем.

Я.В. Малыхина: Спасибо.

А.Н. Алёхин: Спасибо. Я хочу напомнить, коллеги, одну простую вещь. Я говорил, что мы начинаем пробовать новую форму работы – форму научно-методического семинара, и не хотелось бы, чтобы он принял форму «вечеров в Политехническом». То есть, Юрий Аркадьевич изложил своё видение проблемы, и способ его видения и мышления достаточно подробно прояснён через вопросы. А теперь я как раз хотел бы предложить выступления, потому что иначе это у нас превращается в интервьюирование, а это совсем другая форма работы. Те из вас, у кого накопились вопросы, могут потом в частном порядке переговорить дополнительно, но всё-таки чтобы работа носила методологический характер, нужно обеспечивать совершенно разные способы думания о той самой проблеме, о которой мы начали говорить. Я понятно выражаюсь?

Из аудитории: конечно…

А.Н. Алёхин: Это не то чтобы Юрий Аркадьевич выступает эдаким гуру, хотя это и так, а мы тут все задаём вопросы. Как поёт группа «Пикник»: «Дети набросились, стали пытать» [улыбаясь] Спасибо большое, Юрий Аркадьевич! Присаживайтесь. Кто хочет выступить?

Иовлев Борис Вениаминович (канд.мед.наук, ведущий научный сотрудник НИПНИ им. В.М. Бехтерева – Лаборатория клинической психологии): Я хочу сказать о том, что обращает моё внимание. Есть такое выражение, что глубокая истина не исключает, а включает. И вопрос состоит в том, как получить эту глубокую истину. В том, что рассматривается, есть вытеснение: совершенно исключено то, что человек – это животное. Мы все учились в школе, проходили биологию, основы дарвинизма. Мне очень не нравится, когда, например, на семинаре в Русской Христианской Гуманитарной Академии (я много раз слышал) философы, иногда богословы говорят, что человек конечно не произошёл от обезьяны, что это какой-то нонсенс…

Читать окончание стенограммы...