Пятница, 29.03.2024, 09:35 | Приветствую Вас Гость | Регистрация | Вход

Семинар памяти Б.В. Иовлева. Часть 1.

Семинар памяти Бориса Вениаминовича Иовлева
(25 января 2013 года)

Алёхин Анатолий Николаевич (доктор медицинских наук, профессор, заведующий кафедрой клинической психологии РГПУ им. А.И. Герцена): Сегодня наш семинар посвящен Борису Вениаминовичу Иовлеву. Он был другом кафедры, вдохновлял многие мероприятия кафедры. Память о нем, я думаю, хранят все здесь присутствующие. Я хочу предупредить, что с нами хоть и незримо, но участвуют представители Южно-Уральского государственного университета, кафедры Михаила Алексеевича Беребина. И может быть, они тоже захотят выступить позже. Но собственно на этом мои полномочия сегодня заканчиваются, и я передаю слово Людвигу Иосифовичу, который расскажет о Борисе Вениаминовиче.

Вассерман Людвиг Иосифович (доктор медицинских наук, профессор, профессор кафедры медицинской психологии и психофизиологии СПбГУ, главный научный сотрудник Лаборатории клинической психологии СПб НИПНИ им. В.М. Бехтерева): Дорогие друзья, коллеги, конечно, событие невеселое приключилось в начале года, но жизнь есть жизнь. Я очень благодарен кафедре, которая, во-первых, периодически проводит интересные семинары, о которых говорил Борис Вениаминович и многие мои коллеги, которые работают здесь и одновременно работают в институте. Не могу похвастаться, что наш Институт организует подобные семинары. Борис Вениаминович всегда с большим уважением, с удовольствием на эти семинары ходил, для него это было радостное событие, он откладывал многие текущие дела, всегда делился с нами впечатлениями. А вот я фактически не был ни на одном семинаре, приношу всем моим друзьям, коллегам здесь свои извинения. Дело в том, что семинар совпадает с учеными советами в нашем институте и заседаниями кафедры в университете. Так совпало.
Ну что говорить… Я думаю, что в этом зале только один человек больше меня проработал с Борисом Вениаминовичем, — это Руслана Олеговна Серебрякова, ее все знают. И я буду иметь удовольствие показать слайд, где вы увидите их совершенно молоденьких.
Что сказать о Борисе Вениаминовиче? Такая знаковая фигура: и для Института, и для медико-психологического сообщества, и для психиатрического сообщества. Ужасно грустно, конечно, что он ушел из жизни. Он проработал в институте 51 год. Может быть, Руслана Олеговна меня поправит, даже 52 года. [Серебрякова Руслана Олеговна (кандидат психологических наук, профессор кафедры медицинской психологии и психофизиологии СПбГУ): 51 год]. Пятьдесят один год, да. А я на 5 лет позже пришел аспирантом к Владимиру Николаевичу Мясищеву. И вот в этой лаборатории работали и Руслана Олеговна, и Борис Вениаминович. Я уже столько лет там работаю, это и дом родной и семья, правда и университет, там, где я 45 лет проработал, тоже мой дом. Знаете, вот живу на два дома. Как это возможно? Оказывается, можно.
Борис Вениаминович ведь не был психологом, он был врачом. Вначале по распределению он поехал в Костромскую губернию, как сейчас бы сказали. И намеревался там получить специализацию по психиатрии, но, приехав, быстренько осмотревшись, он оттуда, можно сказать жаргонное словечко, смылся. Не знаю, как получилось, тогда ведь распределения были жесткие. Он оттуда уехал, приехал в Петербург, немножко поболел, а потом пришел в Институт, и 51 год проработал в Институте и нигде больше. Ему предлагали разные варианты совместительств, он пытался получить второе образование и учился на математико-механическом факультете, по-моему, полтора или два года отучился, но потом… Трудно было, трудно. Ну а почему собственно математико-механический факультет: он хотел овладеть еще и аппаратом математическим, хотел стать специалистом в области прикладной математики, потому что его чрезвычайно интересовали математические методы в медицине и медицинской психологии, психофизиологии, психиатрии и так далее.
В Лаборатории он несколько лет работал нейрофизиологом. У нас в Лаборатории, кто бывал, может представить себе такую торцевую комнату, где сейчас кабинет Виктора Викторовича Бочарова. Там был электроэнцефалограф. И Борис Вениаминович там работал, смотрел больных и участвовал в научной работе. Ну а потом энцефалограф эвакуировали, и Лаборатория стала самостоятельным подразделением, а не психологическим отделом лаборатории физиологической, как бы отделением психологическим. Под руководством Иосифа Михайловича Тонконогого. Его фотографию я тоже покажу. И Борис Вениаминович стал работать в этой лаборатории вначале младшим научным сотрудником, потом в 1967-м году, по-моему, а может, в 1968-м защитил диссертацию кандидатскую. Тематика была связанна с вычислительной диагностикой.
Тонконогий интересовался этими математическими методами, у нас несколько сборников вышло, которые Борис Вениаминович и редактировал и организовывал.
Он был врачом, и врачом в общем без специализации фактически, как есть так есть. Ни в психиатрии, ни в неврологии, ни в наркологии, как водится для большинства, кто работает в нашем Институте из врачей. Он был науковедом. Я могу сказать, что если определить специализацию Бориса Вениаминовича, это теория эксперимента, это математико-статистические методы, методы вычислительной диагностики в психиатрии, неврологии, медицинской психологии. И надо вам сказать, что все это он осваивал, фактически, не проходя никаких специализаций, никакого дополнительного обучения, стажировки. Это была светлейшая голова.
После работы нейрофизиологом Борис Вениаминович уже больными фактически не занимался, он больных не обследовал. Он не был экспериментатором, он не был консультантом в таком клинико-психологическом, экспериментально-психологическом плане. Он не смотрел и не обследовал больных с помощью методов медико-психологических, а между тем он прекрасно знал многие методики, в особенности тестовые, потому что тогда в начале 1960-х годов «железный занавес» немножко так приподнялся, и в Институте в Лаборатории стали появляться тестовые методики. Вот Руслана Олеговна прекрасно это помнит, сама занималась адаптацией методики Векслера, диссертацию на эту тему защитила. Может, и она сама расскажет.
Мы благодаря связям Владимира Николаевича Мясищева, его нечастым зарубежным поездкам, стажировкам у нас специалистов из Соединенных Штатов Америки в те годы получили многие тестовые методики, которые теперь знают все, адаптация которых проводилась отчасти вместе с нашим психологическим факультетом. Тогда еще факультета-то не было, он с 1967 года только функционирует. Так вот этот интерес к психометрическим методам, необходимость в научной адаптации этих методов и собственно подвигли Бориса Вениаминовича на поиск глубоких познаний в математике, статистике, психометрии, теории эксперимента. Он много читал, он много общался, среди его друзей было много математиков, с которыми он дружил, я бы мог назвать их имена, но вряд ли они кому-нибудь что-то скажут. Короче говоря, это феномен специалиста с большой буквы, Специалиста, но нельзя сказать, что это врач-психиатр, что это медицинский психолог или психолог вообще, что это нейрофизиолог. Можно сказать, что это и то, и другое, и третье, может, в меньшей степени он занимался врачебной деятельностью, как-то это его не очень интересовало…
И вот благодаря широко развернувшимся таким интересным исследованиям, в Лабораторию приходили новые люди, начинали разрабатываться новые методики, новые темы. Это было очень интересное время, 1960-е – 70-е годы. Мы очень много сделали благодаря еще и тому, что Владимир Николаевич Мясищев способствовал этому поиску, и Иосиф Михайлович Тонконогий тоже: он был с широким кругозором, и неврологом, и психиатром, и психологом в какой-то мере. Борис Вениаминович был ключевой фигурой, вокруг которого сплачивались специалисты разных направлений, в частности в области реабилитации. Он автор и соавтор известнейшей на всю страну и за рубежом реабилитационной карты многомерной, которая позволила совершенно на другой основе организовать серьезные исследования в области реабилитологии.
Борис Вениаминович был центром нашей Лаборатории, он был центром, вокруг которого сплачивались люди, которых интересовала наука. Прежде всего наука, но я дальше скажу, что и не только наука. Так вот в эти годы, я уже сказал, Борис Вениаминович защитил диссертацию, стал старшим научным сотрудником, у него было много совместных работ с Карвасарским, с Губачевым, несколько книжек по вычислительной диагностике и так далее. Был огромный материал, который был не востребован с точки зрения его обработки, анализа и реализации отдельных фрагментов. Множество раз мой учитель Владимир Николаевич Мясищев, но в первую очередь Тонконогий, да и мы, его друзья, сотрудники, соратники, предлагали ему этот материал проанализировать и защитить докторскую. С нашей точки зрения, уже в конце 1970-х, в начале 80-х годов по своему уровню компетенции во многих делах, по образованию, по широкому кругозору научному, по знанию теории, методологии научных исследований Борис Вениаминович был, конечно, доктором наук, возможно, в гораздо большей степени чем многие другие профессора, по крайней мере в нашем Институте. И это не только моя точка зрения, точка зрения и тех же самых профессоров, которые у него консультировались о том, как лучше подать ту или иную тему, чтобы это было научно, чтобы это было востребовано, это было красиво, самое главное – чтоб это было правильно с научной точки зрения.
Так вот, в 1960-е – 70-е годы — это всплеск по экспоненте, это подъем творчества нашей Лаборатории и масса сборников конференций. И Борис Вениаминович везде и всюду принимал участие, помимо того что он был консультантом множества работ диссертационных, кандидатских и докторских. Я не знаю таких людей, а у меня круг общения тоже достаточно широк, профессионалов, которые стольким бы людям помогали в их научной работе, при этом ничего не делая самому себе. То есть здесь можно сказать так: светя другим, сгораю сам. Вот это был такой человек. Дружелюбный, интеллигентный, безотказный к молодым, к не очень молодым, к пожилым, к разным, со странностями, которые приходили к нам в Лабораторию, которые приходили особенно при жизни Владимира Николаевича. Он обожал пообщаться с людьми со странностями в поведении, не буду никакие диагнозы выставлять, в частности с теми, кто заявлял о своих психологических или парапсихологических способностях. Владимир Николаевич до своей смерти в 1973 году приглашал таких в лабораторию, и мы иногда обсуждали этих странных людей, вот Руслана Олеговна прекрасно все это помнит. И Борис Вениаминович относился ко всему этому с известным скепсисом, но у него неизменно присутствовала не только безупречная научная интуиция, но безупречный стиль коммуникативный, такое вот уважение к человеку вообще, к специалисту, кто бы ты ни был: аспирант, студент, старшекурсник, дипломник или умудренный сединами профессор с известностью. Например, к нему часто приходил Олег Николаевич Кузнецов, который работал с космонавтами, психолог, полковник, в Академии работал. И вот они оба с философским складом ума. Олег Николаевич рассказывал о нюансах психопатологии, о личности Достоевского, Борис Вениаминович с огромным интересом все это выслушивал, вставлял какие-то свои реплики, замечания. Мы далеко не все интересовались этим, заняты были, работа, подработка, подхалтуривание, как тогда сказали бы, а вот он этим интересовался. Это прошло через всю его жизнь. Вот эти вот семинары по самой разной тематике, но ему было интересно все.
Я говорил, что это человек широчайших знаний, он был широко образованным человеком, в таком широком смысле слова, извините за тавтологию. Его интересовала философия, но не марксистско-ленинская философия, а такая настоящая глубинная философия, особенно его диалектика познания интересовала, и я помню, что на какие-то заседания, которые обещали быть скучными, он с собой приносил журнал «Вопросы философии». Это же идеология была, знаете, там просто так ничего не печаталось. (Почти никто из нас, кстати, не был членом партии, так вот сложилось, но я не хочу давать никаких оценок.) Борис Вениаминович читал эти журналы, потому что он считал, что нужно знать в этой области точку зрения других, оппонентов, людей не с ярко сфокусированными такими естественнонаучными знаниями, но с философскими и, конечно, психологическими. Журнал «Вопросы психологии» у него пачками лежал на столе, то есть он, не будучи психологом, преподавателем психологии и исследователем, в прямом смысле слова, он знал многие вопросы теории, методологии исследования гораздо лучше, чем те, кому это должно было быть необходимо по роду своей деятельности, и поэтому мы со многими вопросами обращались к нему.
Научно-исследовательская работа – трудный хлеб, вообще говоря. Тем более у нас в Институте. Мы никогда не благоденствовали с точки зрения материальной, и даже совсем наоборот. Но Борис Вениаминович категорически отказывался от какой-либо формы, ну, скажем так, подработки. Я знаю это (мы с ним, в общем, всё-таки друзья были). К нему приходили на консультации, что скрывать, иногда и с пакетом, с какими-то бутылками… Я не помню случая, чтобы он у кого-то когда-то что-то взял. Для него это был жизненный принцип. Для него было удовольствие помочь человеку, проконсультировать, узнать, почему кто-то думает так, а не иначе, почему вот такой поворот в исследованиях.
Знаете, он был чудаком, по большому счёту, чудаковатым человеком, но на чудаках земля держится, вообще говоря. Это замечательная категория людей, чрезвычайно увлечённых своим делом, любящих, пафосно может быть прозвучит, любящих людей, своих коллег. Никогда ни о ком он не сказал ни одного такого, знаете, пренебрежительно-ругательного слова, даже будучи категорически не согласным либо с манерой поведения, либо с формой оппонирования, предположим, или с другими формами общения. Он просто промолчит, пожмёт плечами, но иногда скажет: «Да, пожалуй, это нехорошо, некрасиво». Кто бывал на наших проблемных комиссиях, на предзащитах, тот знает, что Борис Вениаминович всегда был очень строгим рецензентом, оппонентом, строгим, но предельно профессиональным и доброжелательным. Он всегда старался обратить внимание не на недостатки (они могут быть разные, они могут быть серьёзные, фундаментальные, а могут быть и поверхностные, такие оформительского плана): он всегда предпочитал хорошие, полезные, нужные стороны той или иной работы подчеркнуть. Иногда его тоже зашкаливало, так сказать, и он говорил в превосходных степенях. Мы посмеивались, но это был его стиль. Мы знали, что за этим стоит. Но если уж он и критиковал какую-то работу (я думаю, что здесь есть люди, которые тоже его и слышали… я имею в виду научные работники), он всегда критиковал конструктивно. Всегда старался помочь, подсказать, как сделать лучше, как сделать эффективнее и как сделать так, чтобы работа не в мусорную корзину пошла, а работа была после переделки и улучшений всё-таки завершена.
Он очень уважал труд своих коллег и считал, что плохая диссертация (это его слова, я сейчас процитирую) – это не вина диссертанта или вина может быть на 15%, а это вина руководителя. У него очень строгий был подход вообще к руководству, и он считал: если ты не можешь, не знаешь, не понимаешь, не берись, потому что человек потратит несколько лет (особенно это касается аспирантов). Хотя аспирантов приходилось принимать, с нами и не считались иногда..
Вы, может быть, и не поверите, но, я думаю, что не ошибаюсь, если скажу, что Борис Вениаминович ни одной диссертацией не руководил, это тоже была его принципиальная позиция. [Щелкова Ольга Юрьевна (доктор психологических наук, профессор, заведующая кафедрой медицинской психологии и психофизиологии СПбГУ): Одна была, Влах]. Одна диссертантка была, вот, Ольга Юрьевна подсказывает. Там такая ситуация была: это была женщина из Сибири, умная образованная женщина, но у неё что-то не получалось: она не варилась в котле научного творчества, как мы все многие здесь, когда проводятся научные обсуждения. Она была там одна, и ей нужно было помочь. Он взялся, он довёл до логического завершения её работу. И, я думаю, что она до конца дней своих будет ему благодарна за это.
Его консультативная работа заслуживает памятника, я так считаю. Мы с ним как-то (он уже болел, мне нужно было его отвлечь от дурных мыслей), мы поехали с ним за город. И мы поговорили, у меня к тому времени было уже за сорок с лишним диссертантов, другая ситуация совершенно. Он говорил: «Хорошо, что я не взялся руководить диссертационными работами, это всё не моё. Я лучше буду помогать, чем могу, как могу, вплоть до того, что обработаю сам материалы, обсчитаю, предложу таблицы. Но я не руководитель, я не организатор науки, я тот, кто есть. Я это я, и всё». И тут ничего, как говорится, не скажешь.
Огромная заслуга Бориса Вениаминовича заключается в том, что у нас стала развиваться вычислительная диагностика, математические методы. Я другого учреждения не знаю до сих пор, где вот так вот это всё начиналось, развивалось. Сейчас уже всё заглохло, потому что был мотор, профессор Тонконогий. Ему 86 лет, он живёт в Бостоне, кстати, прислал деньги на венок роскошнейший и чрезвычайно печалится, что, вот, Борис Вениаминович ушёл из жизни. Задолго до этого бума, задолго, когда были большие вычислительные машины, у нас первых в Институте появился персональный компьютер. И Марина Юрьевна, которая здесь присутствует, которая тоже работала в этой группе математической и многим помогала, она помнит, как это всё было не просто. Невозможно себе представить, что это была за работа и, тем не менее, он её проводил, инициировал многие исследования в Институте, не только в Лаборатории.
Он был очень тихим, скромным, негромким человеком, но это был видный человек. Человек и специалист, которого в Институте уважали все. Я думаю, что врагов, недругов, недоброжелателей у него не было. По-разному относились к нему. Некоторые амбициозные люди, сравнивая себя с ним, считали: мы доктора наук, а он – нет. Но это мелкие люди, были и завистливые, были всякие. Но ничего к нему в этом отношении не прилипало.
Его интеллигентность, доброжелательность, широта кругозора, конечно, поражали многих. Он интересовался, я уже говорил, философией, он интересовался историей и теорией искусства, он интересовался музыкой. Брат у него режиссёр и музыковед, родной брат Александр Иовлев. Мы ходили на его концерты, которые он давал для близких друзей.
Он интересовался многими проблемами, связанными (не улыбайтесь), скажем, с эзотерикой. Но не в том плане, что у него были какие-то способности или он это одобрял, поощрял. Ему хотелось узнать, как сформирована личность этого человека, что за этим вообще за всем кроется: это личностное расстройство у взрослого человека или это действительно какие-то феномены, о которых мы не знаем? Он активно принимал участие (я не лимитирован во времени? Нет?), принимал участие в знаменитых опытах, когда к нам приезжала Кулагина, потом Кулешова. Наверно, Руслана Олеговна это лучше знает, потому что это было ещё до моего поступления в Лабораторию. Борис Вениаминович с интересом участвовал в комиссии, нам из Министерства этих людей присылали: «Проверьте, посмотрите, а может быть, действительно, что-то есть?». И он участвовал в этих комиссиях, и его мнение стоило дорогого. А в этих комиссиях участвовали известнейшие профессора: профессор Авербух, Хвиливицкий и другие.
Короче говоря, вот этот интерес к науке, к медицине и психологии, к этому стыку: медицина-психология-философия-этика-математика, конечно, и так далее, он пронёс через всю свою жизнь.
У него множество публикаций, но публикации с теми авторами, с которыми он совместно работал, помогал, включался. И это не значит, что его к каким-то работам приписывали (Боже упаси!), он бы никогда это не позволил. Он полноправный соавтор многих адаптированных разработанных методик, которые все их знают. Он инициатор такого направления как компьютерная психодиагностика, и он инициировал докторскую диссертацию Ксении Ральфовны Червинской, недавно год назад ушедшей из жизни преждевременно, кончено, ужасно горько, буквально у меня на руках. И вот эти работы в области компьютерной психодиагностики ведь цитируют не только у нас. Я получил запросы на репринты, на некоторые работы, например из университета штата Вермонт, что-то послали, послали книгу Червинской «Компьютерная психодиагностика», получили благодарственное письмо.
Он был инициатором и модератором, энергетической, эмоциональной и интеллектуальной поддержкой множества исследований, разных по своему плану. Он очень любил, особенно последние лет десять, очень любил работать с молодыми сотрудниками, аспирантами. Потребность была в этом гораздо больше, чем когда-то. Почему? Потому что менялся штат лаборатории, многие опытнейшие, ставшие мэтрами в медицинской психологии специалисты ушли на основную работу в университет, в большой университет, педагогический университет; вот я здесь вижу знакомые лица, а молодые, поступавшие, аспиранты, ординаторы из университетов, отовсюду, приходили к Борису Вениаминовичу. Откуда они узнавали, что есть Борис Вениаминович? Приходили: «А нельзя ли повидать Бориса Вениаминовича?» И он, испытывая недомогание, эмоциональный дискомфорт и всё такое прочее, не буду конкретизировать, когда нужно было провести эту консультацию, он приходил на работу. Слава Богу, мы в Лаборатории жили как бы одной семьёй, и там никогда, ни при Тонконогом, ни потом, когда мне там пришлось уже 25 лет руководить, никогда не было никаких формальных вещей, что, вот, сиди и всё. Работали не за страх, а за совесть. Борис Вениаминович всегда работал не за страх, а за совесть. Его не интересовали какие-то формальные вещи.
Однажды, где-то в начале или в середине 1980-х годов, когда была проверка посещения Лаборатории, наш директор в то время, Модест Михайлович Кабанов (он очень много сделал, кстати, для развития и теории реабилитации, и медицинской психологии, но тоже человек был со странностями) устраивал проверки. И вот однажды такая проверка была. В Лаборатории была лаборантка, был математик, был ещё кто-то, может быть, Марина Юрьевна, а сотрудников-то и не было. Это был будний день. Я пришёл, скажем, не к 10-ти, как нужно, а, допустим, к часу. Мгновенно меня на ковёр. Начали меня, так сказать, драить: «Вот, у вас там это, это…». И я Модесту Михайловичу сказал: «Модест Михайлович, у нас научное подразделение, у нас нет больных… вот придите к нам где-то полвосьмого, полдевятого вечера, в семь вечера, у нас все сидят, работают и так далее, так далее». Научная работа не терпит жёсткой регламентации: если ты занимаешься исследованиями, ты можешь работать на базе, в отделении, а потом обсчитывать свои материалы, но это не «от сих и до сих». Мы и сейчас придерживаемся этой точки зрения. Но, кончено, работа на кафедре, работа в клиниках, это другая работа, там действительно нужно быть по времени. И мы поддерживаем это. Так вот, директор тогда обиделся: как это я так говорю? А я говорю: «А Вы что, каждый день в одно и то же время приезжаете на работу?» Он сказал: «Знаете, Людвиг Иосифович, что позволено Юпитеру, то не позволено быку». На что я ему говорю: «Знаете что, вот пока вы сидите в этом кресле, когда у вас телефон, связанный с Горкомом, так Вы Юпитер, а мы на своём месте - профессионалы». И больше разговоров на эту тему не было, он нас оставил в покое. Я думал, что я буду подвергнут какому-то остракизму административному, но ни черта. Вот так вот. И Борис Вениаминович был защищён, мог, когда хотел и приходить и уходить, но он этим никогда не пользовался. Очень часто мы приходили на работу, а он уже был на работе, а это было ещё и раньше того времени, когда надо было приходить.
Я не биографию рассказываю и не в полной мере жизненный путь, я просто многих вещей даже и не знаю, много и не знаю о его личной жизни. Да сейчас и не место и не время об этом говорить. Но я хочу сказать, что это был редкостный человек по своим качествам. Я таких других, в своей жизни повидав многих и в разных учреждениях, городах и странах, больше не встречал никогда. Он вызывал не просто уважение, а вызывал какое-то чувство, я даже не знаю, как… Хотелось быть таким же, но не все могли. Я думаю, что никто не мог быть таким же. У каждого свой путь: кто-то занимался больными, экспериментами, кто-то преподавал, кто-то и то и другое. Кто-то годами вообще ничего не делал, а потом, когда приходило время отчёта, в течение трёх дней, с помощью того же Бориса Вениаминовича из тех же кирпичей, которые в течение дня и ночи Марина Юрьевна на компьютере превращала в какие-то таблицы, готовились доклады, для того чтобы чисто формально отчитаться, потому что многие вещи планировавшиеся были потолочными. Потому что система министерских заказов в то время, это было нечто. Но, тем не менее, множество книг, множество пособий, вы всё это прекрасно знаете. И реноме Лаборатории. во многом благодаря Борису Вениаминовичу до сих пор остаётся достаточно высоким, хотя времена изменились, возможности работы изменились, изменились интересы, изменились приоритеты. Вот так.
Что еще сказать? Я не знаю в Институте близких друзей, с кем бы он делился. Не знаю, были ли такие друзья в его жизни вообще. Может быть, да. Но в Институте я таких людей не знаю. По крайней мере, я не могу себя отнести к категории близких друзей Бориса Вениаминовича. Мы с ним могли ездить за город, могли обсуждать разные вопросы, он мог приходить к нам в гости, хотя чаще он приходил в гости к Руслане Олеговне, гостеприимной и хлебосольной. Приезжал к ней что-то перекусить, потому что ехал на какой-то семинар, а она живет в центре. Это такие мазки, мелочь, казалось бы, но это всё характеризует человека.
Ну и еще маленький нюанс. Борис Вениаминович помогал, кстати, делать мне дипломную работу. Руководителем был Владимир Николаевич Мясищев, потом Тигран Анатольевич Немчин, а фактически помогал делать Борис Вениаминович. Потому что я уже, будучи врачом, заканчивал университет, дипломная работа – исследование кожно-гальванической реактивности у больных неврозами с состоянием страха. До сих пор лежит эта работа. И он обучал меня работать с аппаратурой, осуществлять обработку материалов, мы с ним обсуждали многие вопросы. С этих времен были построены очень прочные отношения. Мы никогда, ни разу не обменялись какими-то репликами, скажем, неодобрения в адрес друг друга. Я совсем другой человек: я более общительный, активный, но не в этом дело. Но это человек, который всегда, во всем, даже в своих поступках, которые ты по своим личностным качествам как бы не принимаешь, никогда не вызывал даже не осуждения, а просто, может, какого-то скепсиса.
Словом, это был удивительный человек. И слово «был» для меня до сих пор как-то совершенно невозможно произносить, потому что Лаборатория – это Борис Вениаминович, может быть, прежде всего Борис Вениаминович.
Я с ним советовался не только по научным работам. Я с ним советовался, когда подбирал кадры для работы в Лаборатории. Многие молодые, и даже Елена Евгеньевна и Елена Александровна, хорошо вам знакомые, наши сотрудники, пришли и остались в Лаборатории после аспирантуры. Мы не ошиблись с Борисом Вениаминовичем. Это известные специалисты. И так со многими. А кого-то он не рекомендовал. Он говорил, что вроде бы хороший интеллигентный парень, но он не умеет самостоятельно мыслить, он инфантилен, предположим, ленив (откуда он это знал, не знаю). Короче говоря, к его мнению в этом отношении я прислушивался, хотя, конечно, я мог брать кого угодно.
Заканчивая, я хочу сказать, что сейчас будет презентация, и я с удовольствием прокомментирую эти фотографии. И мы, наверное, должны послушать и других людей, которые хорошо знали Бориса Вениаминовича, может быть, не очень долго, но работали с ним, общались. А фотографии имеет смысл прокомментировать.
Маленький только нюанс еще. Когда я пришел, Борис Вениаминович был человеком очень строгим: он не пил, не курил, хотя физически был крепким. Так он был воспитан. Но постепенно-постепенно (я, наверное, в этом виноват, потому что мы там по праздникам организовывали сабантуйчики, еще даже при жизни Владимира Николаевича), постепенно втянулся. Ему нравились всегда компании, он любил тост произнести, всегда говорил чрезвычайно оригинально. Трудно было ему подражать. Он очень полюбил наши лабораторные встречи, и множество фотографий у нас есть с этих встреч, но все же не покажешь…
И вот прошло это время, люди разошлись, так сказать, хотя Лаборатория до сих пор собирает вокруг людей. Это была инициатива Бориса Вениаминовича – собрать друзей Лаборатории. Мы это несколько раз делали, отмечали какие-то юбилеи. И так прошло время: эти пятьдесят лет.
А теперь фотографии.
 
Вот вторая фотография. [Р.О. Серебрякова: Тут молодой Борис Вениаминович и Инесса Николаевна.] Позвольте мне, Руслана Олеговна. Вот Борис Вениаминович. Он с прической, при галстуке. Он всегда ходил при галстуке. Где-то с года 1968-го, 1970-го, когда кадры устраивали какие-то проверки, у него на стуле висел пиджак. Когда спрашивали Бориса Вениаминовича, мы говорили: «Он куда-то вышел. Вот пиджак висит.» [смех в аудитории] Георгий Васильевич это прекрасно знает. Вот слева Руслана Олеговна. Вы её узнаете – эту красотку? [Р.О. Серебрякова: С трудом.] Справа – Инесса Николаевна Гильяшева. Все знают это имя, это «ветеран» Лаборатории, она пришла еще раньше, чем Руслана Олеговна, - первая сотрудница. На фото еще психолог-философ, который потом ушел работать в Первый медицинский. Вот эта троица. Это редкая фотография, между прочим. Дальше.
 
Это Иосиф Михайлович Тонконогий. Это 1975 или 1976 год. Он немного выпил [смех в аудитории]. Это после защиты диссертации или Софьи Александровны Дорофеевой или Тархан Александры Усеиновны. Дома. Чудный человек с совершенно замечательным чувством юмора, блестящий невропатолог, и математик, и, конечно, психолог. Фактически, он организатор и руководитель Лаборатории, и мы все выросли под его руководством. К Борису Вениаминовичу он относился с особой бережной теплотой. Мы делили кабинетик с Борисом Вениаминовичем, и он, Иосиф Михайлович, приходил иногда просто расслабиться. Я, немножко послушав, о чем они говорят, уходил, а они вдвоем обсуждали международные проблемы, то есть совершенно не медико-психологического плана эти были разговоры. Замечательный, конечно, руководитель. Ему 86 лет, живет в Бостоне, консультирует, пишет книги до сих пор. И мне сказали, что до сих пор катается на лошади. Он очень-очень переживает за ситуацию, написал по электронной почте: «Ну как же так? как же так?...». Просил прислать фотографии… Поехали дальше.

Читать продолжение >>>